Николай Ященко - С отцами вместе

— А ты что же? — спросила Вера.

— Я все равно комсомолкой останусь навсегда!

Девушку спрашивали со всех концов зала:

— Живешь-то где?

— Что есть будешь?

— У подружки ночую… В комсомол ее уговариваю.

— Вдруг ее тоже отец выгонит? Куда же вы двое?

— Коммуной жить будем. Слыхала, есть такие коммуны, там все общее: и еда, и одежа!

— Это можно в текущих делах обсудить! — сказал Мокин. — Сейчас Федя зачитает резолюцию.

Стало тихо. Комогорцев придвинул к себе лампу и начал громко читать:

«…Мы, рабочие-железнодорожники и ученики — дети рабочих, создаем поселковую ячейку РКСМ, которая поможет нам освободиться от всех старых предрассудков, каковые при старом времени навевались нам строем и жизнью.

Ячейка возлагает на каждого члена союза задачу принять активное участие в деле создания новой жизни. А также просим наших отцов, матерей, братьев и сестер не мешать свободному развитию нашей организации, как это часто замечается со стороны наших старых людей, которые впитали в себя все уродства старого мира, а прийти к нам па помощь своим опытом и знанием, за что мы, вся молодежь, будем приветствовать вас, родителей.

Мы считаем, что никаких других кружков молодежи не должно существовать. Будем давать отпор наскокам со стороны эсеров и меньшевиков».

Федя сел.

— Кто будет добавлять резолюцию? — спросил Мокин, пристально вглядываясь в зал.

Гулко топая сапогами, Васюрка прошел к сцене.

— Напишите еще так: «Да сгинут враги революции!»

Все дружно захлопали в ладоши. Резолюция была принята единодушно. Федя внес еще одно предложение:

— Давайте отобьем телеграмму самому Ленину!

— Даешь телеграмму! — поддержали в зале.

Мокин начал писать…

Лампа-молния в зале чадила, темнота сгущалась. Несколько минут все терпеливо ждали, потом начались перешептывания, скоро они превратились в громкий разговор. Кто-то затянул партизанскую песню о тайге… Мокин еще ничего не слышал, погруженный в составление телеграммы. Он часто смачивал карандаш, зажимая грифель его губами, ворошил зачесанные назад волосы, зачеркивал написанное. Федя-большевичок склонялся к нему и что-то подсказывал. Мокин качал головой. Как видно, текст рождался в муках. Тогда на сцену поднялся Блохин. Через пять минут Федя зачитал приветствие:

«МОСКВА, ПРЕДСОВНАРКОМА ЛЕНИНУ.

СОБРАНИЕ КРАСНОЙ МОЛОДЕЖИ ДЭ-ВЭ-ЭР ШЛЕТ ТЕБЕ, ВОЖДЮ МИРОВОГО ПРОЛЕТАРИАТА, ГОРЯЧИЙ ЮНОШЕСКИЙ ПРИВЕТ, ПРИЧЕМ ЗАВЕРЯЕТ, ЧТО ИСКРУ, БРОШЕННУЮ ТОБОЙ, РАЗДУЕТ В ПЛАМЯ МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ И ЗАКОНЧИТ НАЧАТОЕ СТАРШИМИ ДЕЛО ДО КОНЦА».

Васюрка подбросил до потолка шляпу.

— Ур-ра!

Его поддержали разноголосо и мощно. Когда улеглась тишина, ученица, которая спрашивала, принимают ли в комсомол девушек, стала на скамью и прокричала:

— Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!

«Вот ее небось запишут в ячейку и винтовку дадут. Этим бабам всегда везет», — позавидовал про себя Ленька Индеец.

В зале почти ничего не было видно. Большая лампа погасла, под стеклом красным угольком тлел круглый фитиль. Только на сцене в жестянке чуть-чуть мигал язычок пламени. Это напомнило Косте ночевку на берегу реки: далеко-далеко горит костер, а около него мелькают тени Мокина, Феди-большевичка и Усатого.

Кто-то схватил Костю за ногу. Оказывается, Васюрка в темноте искал под скамьями свою шляпу.

— Теперь текущие дела! — объявил Митя. — У кого какие вопросы?!

Из-за кулис на сцену, шаркая валенками, вышел сторож нардома.

— Керосину больше нету. Вы уж того… расходитесь, а утром милости просим, я рано открываю.

В президиуме посовещались, и Мокин объявил собрание закрытым. Интернационал пели в темноте.

У школьного крыльца Кузю и Проньку остановил Кикадзе. Он стоял на верхней ступеньке, засунув руки в карманы свеже отутюженных брюк. Одна щека его вздулась флюсом: сладкоежка сосал большой кусок сахара.

— Вы почему вчера не ушли с собрания вместе с нами?

Кузя потер переносицу, поднял голову на старшеклассника.

— Вас выгнали из нардома, а нас нет. Зачем же уходить?

Кикадзе перестал сосать сахар, перегнал его языком к другой щеке и решительно вынул руки из карманов… «Как бы не стукнул этот верзила», — насторожился Кузя.

— Кто нас выгнал? — Кикадзе спустился на одну ступеньку ниже. — Мы просто не хотели связываться со всякими…

Оглянувшись, Кузя увидел, что Пронька сжал кулаки и готов прийти на помощь другу. Это ободрило рыжего Кузю, он шагнул на ступеньку выше, развязно сказал:

— Вы же «золотая» молодежь, а там собралась красная… Гусь свинье не товарищ!

— Кто гусь и кто свинья? — Кикадзе теперь стоял еще одной ступенькой ниже. Светлые пуговицы его форменной гимнастерки засверкали перед Кузиными глазами, совсем близко слышалось хрумканье. «Вот влепит меньшевистское отродье в ухо, и придется Проньке собирать мои косточки», — подумал Кузя. Он увидел, как над ним дергается кадык сладкоежки. Кикадзе проглотил разжеванный сахар, облизал губы.

— Вчера вы записались в соучраб?

На всякий случай Кузя отступил на ступеньку.

— Сугубая несознательность! — вспомнил он переданные ему Пронькой слова Кости Кравченко. — Вчера записались, сегодня выписались. Мы вам клятву не давали!

Проньке надоел этот разговор, и он молча начал подниматься на крыльцо. Кикадзе, расставив ноги, загородил дорогу.

— Ну-ка, посторонись, «золотой»! — закричал Кузя и с ожесточением топнул по начищенному до блеска ботинку.

— Зареченская шпана! — запрыгал на одной ноге Кикадзе. — Я скажу Геннадию Аркадьевичу, что вы продались комсомолу!

— Жалуйся хоть самому японскому императору!

Кузя, дразня, состроил гримасу и юркнул за Пронькой в дверь. Конечно, Кикадзе мог бы дать крепкий подзатыльник малорослому Кузе, но крыльцо уже окружили школьники. Костя Кравченко подошел к пострадавшему.

— Не болит ножка, Гогочка? Вот если бы я топнул своими «кандалами», ты бы весь день танцевал на крыльце падеспань.

Вокруг захохотали. Кикадзе шарил глазами по толпе парнишек, искал и не находил «своих». Ему надо было как-то оправдаться, и он сказал:

— А что они сдрейфили! Записались в соучраб, так надо держаться!

— За что держаться? — спросил Костя. — За танцы, что ли? Я тоже на собрании остался и хочу вступить в комсомол.

— К шантрапе потянуло! — усмехнулся Кикадзе, и сейчас же пожалел об этом. Какой-то ученик в сарпинковой рубашке схватил его за воротник, притянул к себе и поднес к носу кулак.

— Понюхай, чем пахнет! И не оскорбляй пролетариат, а то получишь по сопатке!

Кузя, положив на парту книги, показался в дверях. Он спрыгнул с крыльца и присел на корточки за спиной Кикадзе. Ученик в сарпинковой рубашке толкнул сладкоежку, и тот, взмахнув руками, перевернулся через Кузю.