Андрей Платонов - Живая память

— Может, уступите, бабуся, все же одну штучку?— ласково попросил снайпер и сделал шаг вперед. — Не обязательно молодочку, можно и петушка.

— Ну да! — язвительно заметила Мироновна.— Горшок не разбирает, что варит.

— Да мне и не в горшок...

— На племя, значит? — еще ядовитей спросила бабка.

— Нет, не на племя... Вроде как убивать.

Мироновна развела руками.

— Не в горшок, не на племя... все же убивать... Ты чего мне, парень, огород до небес городишь?

— Право, не вру, бабуся, — уверял сержант. — Дело такое... Если хорошо обойдется, я вам курочку могу и обратно доставить.

— Живую?

— Вряд ли. Скорее всего — мертвую.

Бабка оторопела, опустилась на табуретку.

— Ничего не пойму... Ты не из госпиталя? Может, голову тебе миной сконфузило?..

— Головой я вполне здоров, — без всякой обиды сказал старший сержант. — И контузий у меня не было. Ранение, правда, испытал.

— Куда? — смягчилась Мироновна.

— В левую ногу. Если долго на ней стоишь, колотья поднимаются.

— Чего же ты топчешься передо мной? Я тебя в часовые не ставила. Садись да расскажи толком. Сам-то ты откуда произошел?

— С Дальнего Востока, бабуся, охотничал там. За меткость стрельбы — в снайперы произвели... Вы не беспокойтесь, я за молодку отблагодарить могу. Хотите — гречневым концентратом, хотите — гороховым. И сахарку подброшу, и кубиков кофейных. Их можно прямо в кипяток бросать и ложечкой помешивать. Очень сытно получается... — Он выкладывал на стол и промасленные пачки концентратов, и кубики.

Бабка прикинула на глаз товар. Мена получилась как будто сходная.

— Какого же пера тебе нужна молодка, белая аль пестренькая? — помолчав, спросила она.

— Лучше потемнее. Чтоб на снегу от нее видимость была.

— А при чем тут снег, объясни на милость?

Снайпер присел к столу, напротив хозяйки, поставил между коленями самозарядку, сторожко огляделся.

— Тут прежде всего такое дело: сможете ли вы, бабуся, держать язык за зубами? Военная тайна моя не такая уж важная, а все-таки желательно сохранить полную секретность.

— Кому мне болтать? — вполголоса проговорила Мироновна. — Парамону, что ли? Так я его сколько уже не видела: то на пчельнике сидит, то рыбалит.

— Тогда ладно, слушайте...

Старший сержант достал было кисет, собираясь закурить для аппетита, но хозяйка остановила.

— Вот этого нельзя. Мы в Миронушках все по старой вере.

— Понимаю, — кивнул Суровегин, мельком глянув на кивот древнего киноварного письма. — Можно уважить...

Вполголоса Суровегин начал рассказывать. Увлекаясь, он пристукивал об пол винтовкой. Мироновна слушала, понимающе кивала. Жиденький узелок распустился у нее, седые пряди лежали на плечах. Она ничего не замечала, иногда говорила коротко: «Вон как! Ишь ты!»

Суровегин уходил не с пустыми руками. У него через локоть была перевешена корзинка, завязанная сверху тряпицей. В корзинке слышалась возня и сонное бормотание курицы.

Несколько дней никто не навещал Мироновну, а в конце недели заявился военный, тоже с нашивками сержанта, с винтовкой через плечо, только ростом ниже Суровегина, черный, как жук, остролицый, речистый.

— Здравствуйте! — зычно крикнул он от порога, словно не в избе находился, а в чистом поле, и вытянул из просторного ворота шинели тонкую шею, ожидая ответа.

— И ты будь здоров, — чинно сказала Мироновна.

— Приказано передать вам привет от гвардии старшего сержанта Суровегина Анкудина Никифоровича,— рапортовал чернявый. — И, помимо того, вручить вот эту историю...

Громко стуча сапогами, он подошел к столу, за желтенькие лапки выдернул из сумки пестренького курчонка, положил на скатерть. Курочка смерзлась, стала еще меньше, чуть крупнее галки.

Бабка погладила холодные слежавшиеся перья, тронула безжизненно раскрытый клюв.

— Зашибло ее или как?...

— Навылет прострелена немецкой пулей, — с готовностью доложил сержант и сделал сокрушенное лицо, словно рассказывал не о курице, а о хорошем артиллерийском коне, ходившем в корню орудийного уноса. — Можете убедиться... — Он отогнул жесткое крыло, под которым темнела подмерзшая кровь.

Старуха отодвинула курицу на край стола.

— Вижу. А сам ты кто такой?

— Гвардии сержант Игнат Пряхин, напарник Анкудина Никифоровича. Это значит — в одной паре на охоту с ним ходим. На фрицев вместе охотимся. Происходит наша охота следующим образом...

— Знаю, — остановила хозяйке. — Объяснял мне твой Анкудин. А почему сам он не явился?

— В этом вся и загвоздка, — озабоченно сказал сержант. — Одним словом, подранило нашего Анкудина.

— Ай, батюшки! — всплеснула руками Мироновна.— Как же это?.. — Она прошлась мелкими шажками по избе, сняла с гвоздя полотенце, приложила к глазам. — Что вы там не бережете себя? Не видите, что ли, куда пуля летит?

— Не видим, — кивнул Пряхин. — Разрешите присесть...— Он начал чертить ногтем по скатерти. — Тут вот, обратите внимание, мой окопчик, тут — Анкудина. А напротив, знаем, немецкий снайпер засел. Невозможно нам голову приподнять, впору охоту бросить. Ну, Анкудин Никифорович и придумал эту ловушку. Все, как по плану, шло. Затемно привязал он вашего курчонка длинной тонкой веревочкой за лапку, выпустил на бугорок. Хлебных крошек понасыпал. Другой конец веревочки к ноге прикрепил... Фриц разве утерпит перед курицей. Высунулся — бац! И не дрогнул цыпленок — мгновенная смерть. В этот момент Анкудин тоже — хлоп! Порядок! Промахов у нас не бывает. Накрылся фриц. Только не сообразили мы, что немец тоже с напарником ходит. Тянет Анкудин мертвую курочку и, должно быть, выставился немного. Тут его и зашибло. Я, конечно, того фрица тоже угадал. Только Анкудину-то не легче.

— Где он теперь? — спросила старуха, помолчав.

— В госпитале.

— Это в палатках, за лесочком?

— В точности. Вчера благополучно пулю вынули из правого плеча.

— Напиши-ка ты мне на бумажке полностью его имя, фамилию, возраст, — требовательно сказала бабка. — Я эту писульку в поминание вложу, за здравие. Службы-то церковной хоть и нет у нас, да уж я сумею не хуже службы.

— Можно написать, — согласился сержант, доставая откуда-то из шапки карандаш. — Хотя уход в госпитале вполне приличный, я сам проверял, и вряд ли Анкудин нуждается в дополнительных молитвах.

— Это уж мне лучше знать — нуждается или не нуждается, — отрезала бабка.

— В таком случае, извольте, — протянул Пряхин бумажку.

— Спасибо.

— Значит, никаких больше вопросов?

— Никаких. Остальное сама знаю. Будь здоров, соколик.

Сержант встал, стукнул каблуками сапогов так, что бабка вздрогнула.

Закрыв дверь, Ольга Мироновна села у окошка и загляделась на пустую, безотрадную улицу, где не только знакомый человек не показывался, но даже кошка и собака не пробегали. Сараи — без крыш, мертвые избы наглухо заколочены — сердце обмирает. Только из одной трубы слабо тянет дымок. И все-таки — своя, с детства ненаглядная деревенька. Миронушки. Кругом на десятки верст тянутся глухие леса да болота. А в тех лесах — круглые зеркала озер. Дичи, рыбы, грибов и ягод полно в дебрях. На свете нет места краше Ильменских берегов.