Анатолий Белинский - Дорогами войны. 1941-1945

Скребки – в руки! Сурик, старый кузбасслак. Едкая пыль обволакивает нас под корпусом, разъедая кожу на лице. Маслопупы в машине ковыряются, рабочие морзавода крепят на баке и на юте площадки для новых стомиллиметровых орудий, а еще будут две сорокапятки, пушка-автомат тридцатисемимиллиметровая. Во! Теперь, простояв недельку в доке, мы будем больше похожи на боевой корабль. А то новый штурман Жора признался, что он, когда увидел в Таллинне «Вирсайтис», подумал: «А это что за пароход?»

29 августа. Вышли из дока и… при выходе из гавани нос в нос встретились с крейсером «Киров», он шел в сопровождении двух эсминцев. Пассажиры – сухопутные, гражданские на борту. Неужели… Таллинн пал? И это – все, что осталось от флота, самого сильного в Союзе? Только дней через десять мы узнали от ребят с миноносцев подробности перехода – как шли по минным полям, под непрерывными ударами вражеской авиации (нам было в сто раз легче).

Не погиб, жив, несравненный, как поется в песне, Балтфлот! И он еще себя покажет.

Куда мы идем? В Ленинград? Зачем? Чайки барражируют над Маркизовой лужей. Морской канал. У каменной отсыпи – грозная громада линкора «Марат».

И может, это редкость в истории Ленинграда – днем разводят мосты, пропуская нас. На набережных любопытные. Ох, не на парад корабли вошли в Неву, не на праздник…

В темноте подошли к Понтонной (двадцать с лишним километров от Ленинграда). Катер ЗИС по корме. Гриша:

– Сигнальщик! Спроси в мегафон: куда топаешь, сороконожка? (Я повторяю слова командира, он не терпит никакой редакции своих приказаний.)

– Я командир отряда, Чероков, – ответили из темноты.

Командир отряда приказывает немедля продвинуться вверх по реке в район Корчмино и оттуда открыть огонь по Ивановскому, куда прорвались уже немцы.

Все окрест осветилось вспышками наших новеньких соток! Мы так близко подошли к позициям немцев, что на наш огонь они сразу же ответили… минометным огнем (тоже небывалый в истории случай).

Мины с противным визгом перелетают через нас, и их квакающие разрывы слышны у противоположного берега. Угомонили мы тех минометчиков. Утром – отходим вниз, к заводу на Понтонной. А с заводского причала:

– Не подходи! Стрелять буду!

Что такое? У нас приказание… А это, оказывается, охранница… Прямо на мостик направила свою двустволку. Увещевали. Ни в какую!

Тогда Гриша, в шутку:

– Носовое орудие – на правый борт!

Яша Румянцев принял игру, разворачивает длиннющий ствол прямо на ретивую тетку. Но не такие ленинградки, чтоб убояться какой-то стомиллиметровки!.. В общем, если бы не подоспел ее начальник, пальнула б заполошная тетка из ружья по мостику.

Кроме сигнального и рулевого дела я – пулеметчик. Мой «Виккерс», родной брат нашему «Максиму», укреплен на правом крыле мостика.

Меняю охлаждение – воду с глицерином, смотрю, как там у меня со смазкой замка, и, сам не помню, как это случилось, – скользкий, масляный замок совсем неслышно – шух за борт… В жар и холод бросило меня. Это же трибунал! Рядом – Иван Федорович, комиссар:

– Ты чего? На тебе лица нет.

Я доложил: так, мол, и так.

– Ты никому об этом не докладывал еще? Успокойся. На будущее наука. Сегодня эту рухлядь, – он кивнул на пулемет, – стащим в заводской металлолом, а нам, взамен «Виккерсов», поставят новенькие ДШК. Отличное оружие!

А меня колотило всего до самого вечера. Пришли и стали на огневую позицию у поселка Свердлова эсминцы «Строгий», «Гордый», «Славный». У Невского лесопарка притулился «Стройный», канонерская лодка «Красное знамя», канонерки (бывшие самоходные баржи-грунтовки) «Зея», «Ока», «Сестрорецк»…

Приведу еще несколько строк из книги адмирала Ю.А. Пантелеева «Морской фронт»:

«Невская оперативная группа начала создаваться лишь в сентябре. Можно себе представить, как сложилась бы обстановка восточнее Ленинграда в районе Невской Дубровки, если бы здесь не была вовремя создана флотом мощная артиллерийская позиция северного берега, не было кораблей, поддерживающих нашу героическую пехоту».

Столб с дощечкой: «Деревня Овцино» (написано с мягким «и»). Вероятно, писали, как и произносили, здешние немцы, бывшие колонисты. Овцыно. Теперь здесь наша, почти постоянная, позиция.

8 сентября. Баржа со снарядами. В появившуюся над кораблем «раму» (немецкий разведчик) не стреляем: вдруг сдуру сбросит чего-нибудь в боезапас?

Флагманский артиллерист капитан-лейтенант Слизкой прибыл. Будет «работка»!

Боевая тревога. Тревога на лицах командиров. Потравили носовой, чтоб носовая и кормовая могли стрелять в сторону реки Тосна.

Говорит Гриша:

– По данным разведки, враг готовит переправу через Неву с целью соединиться с финнами. Мы нанесем удар… Сигнальщики, пока комендоры работают, смотрите в оба – возможна ответная атака с воздуха.

– Носовое… Кормовое… Прицел сто двадцать восемь… Огонь!

Били до трех часов утра, с перерывами для изменения корректировки.

Потом… они… плыли…

Радио: «От Совинформбюро. 8 сентября наши войска оставили город Шлиссельбург…» Немцы на берегу Ладоги!

Одиночный самолет, сыплет листовки. «Доблестные бойцы и командиры рабоче-крестьянской Красной Армии! Вы сделали, что могли… Вы окружены, ваше положение безнадежно. Переходите на сторону войск Великой Германии, вы получите мир, хлеб, жизнь. Настоящая листовка является пропуском…»

– А больше, фриц, ничего тебе не хоцца? А? – спрашивает пространство машинист Акентьев, одессит из города Николаева. Петя Акентьев вынес из машинного патефон:

Поет Лещенко (да не Лева, а тот, старый). Под элегическую музыку Акентьев пускается в воспоминания.

– Понимаешь, только я, это, сошел с трапа – я тогда на «Марти» служил, – смотрю: идеть… глаза, брови… Идеть! А сама – раз-раз глазами на мене. Подхожу к ней, представляюсь: «Петручио! Из Одессы!» И – под ручку. А она, понимаешь, дрожать начинаеть. Ну, тут я…

Петручио, Петручио… Что бы мы делали без твоей травли?

В темноте вполнеба сплошное, бесконечное вибрирующее зарево – передовая. Не условное, а настоящее огненное кольцо.

Ребята собираются в разведку. Петя Акентьев, кок Костя Головин. Придирчиво осматривает их снаряжение старший группы, бывший командир погибшего недавно катера МО лейтенант Чудов – высокий, плечистый, сапоги гармошкой. Старик Лерхс, латыш-сверхсрочник, просится в разведку, его не берут (он 1895 года рождения!). Не взяли и меня. «Еще успеешь!» – сказал Чудов.

Напоролись наши ребята на немецкую разведку – в темноте, в болотине. Ранен Акентьев. Осколком гранаты, ниже спины…

– Гад буду, я не поворачивался к фрицам задом! – оправдывается Петро.