Ганс Кирст - Покушение

— Штауффенберг послушается только вас! — повторил Лебер. — Вы были первым, кто нашел в себе мужество открыто выступить против политики силы и вероломства. Вы всегда резко осуждали фанатичную жестокость нынешнего режима. Каждый из нас знает это, и для Штауффенберга вы уже сейчас подлинный глава Германии, приказ которого он примет к неукоснительному исполнению.

— И все же кто-то должен осуществить акцию! — твердо заявил Бек.

— Меня ни для кого нет, кроме моих друзей из гестапо! — объявил капитан Фриц Вильгельм фон Бракведе. — И даже если генерал-полковник, не говоря уже о менее важных лицах, будет меня спрашивать, отвечайте, как обычно: «Он не может появиться на службе, так как пребывает в состоянии сильного опьянения».

Да, именно так заявил капитан графине Ольденбург-Квентин, войдя в свой отдел. Она стояла перед ним, слегка откинувшись назад, и взгляд ее ясных глаз был устремлен куда-то вверх, мимо капитана. И во взгляде этом сквозила снисходительность.

— Господин капитан, вы ставите меня в очень трудное положение.

— Это единственная возможность без особых осложнений побыть с вами наедине. — Бракведе лениво полистал документы, лежавшие на его столе, и ему показалось, что среди них нет ничего важного. — Вы ведь меня любите, не правда ли?

— Что вы себе вообразили? — Графиня окаменела, шевелились лишь ее губы. — Я никогда не давала вам повода для подобных утверждений.

— Ладно, принимаю к сведению: вы меня не любите!

— Конечно нет! — Графиня Элизабет Ольденбург-Квентин взволнованно задышала: под изысканно простым, серого цвета, платьем бурно вздымалась ее высокая грудь. — Какую цель вы преследуете, утверждая это?

Капитан не ответил на вопрос. Он нашел в своих бумагах записку, которая его явно заинтересовала. «Кенигсхоф просит позвонить», — прочитал Бракведе. Кенигсхоф — конспиративная кличка генерала, начальника штаба одной из групп армий на Восточном фронте, энергичного, словно начиненного динамитом, человека.

— Прикажите, пожалуйста, связаться с генералом фон Тресковом, — попросил капитан графиню.

— Я заказала разговор как раз в тот момент, когда вы здесь появились.

— Вы просто восхитительны! Что бы мы, мужчины, делали без таких женщин, как вы? — Капитан смотрел на графиню с шутливой признательностью. — Не найдется ли у вас времени и, конечно, желания поужинать сегодня в «Хорхере»?

— С вами? — Элизабет старалась сделать вид, что предложение ее развеселило. — Если вы хотите изобразить нечто вроде компании гурманов и собутыльников, то для этого фарса я вряд ли подойду. С этим вы прекрасно справитесь и один.

— Ну что ж, может быть, и получится! — Бракведе явно не унывал. — Но я не только на редкость честолюбив. Иногда я страдаю приступами человеколюбия, и сейчас у меня как раз такой приступ, причем особенно продолжительный. Причиной тому — идеалист и вместе с тем жалкое создание, заслуживающее всякого снисхождения. Короче говоря, речь идет о моем младшем брате.

— Я должна сыграть роль няньки?

— Совершенно верно, графиня! Вы, как всегда, угадали мои намерения. Сделайте доброе дело, разрешите нашему герою заплатить за изысканный ужин, а в паузах между сменой блюд попробуйте выдрать у него молочные зубы. Ему это необходимо сделать, и как можно скорее.

После обсуждения обстановки на фронтах, проводившегося ежедневно, фюрер принял рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Считалось, что рейхсфюрер самый верный и преданный соратник Гитлера, на самом же деле он уже прощупывал возможности заключения сепаратного мира с западными союзниками.

— Докладывайте коротко, Гиммлер! — приказал фюрер. Он томился в ожидании послеобеденного сна. Его руки крепко сжимали одна другую: таким образом он старался скрыть дрожь, которая усиливалась день ото дня.

— Положение не очень хорошее, мой фюрер, — начал Гиммлер подчеркнуто осторожно: он всегда старался не потерять доверия Гитлера, которое тот питал к «старым борцам». — Наши трудности становятся очевидными, и некоторые из них в высшей степени нежелательны.

Гитлер кивнул с механическим равнодушием марионетки. Подобные слова он слышал теперь каждый день. Вторжение англичан и американцев непонятным образом расширялось, фронт на Балканах грозил вот-вот развалиться, а советские войска продвигались все ближе к восточным границам Германии.

— Настало время, когда мы сможем убедиться, — неожиданно вспылив, высокопарно говорил Гитлер, — достоин ли меня немецкий народ или же он годен лишь на то, чтобы бесславно погибнуть.

Подобные напыщенные фразы были известны каждому, кто входил в окружение фюрера. Не раз слышал их, естественно, и Гиммлер.

— Мы должны как можно быстрее сконцентрировать все силы, которыми располагаем, — предложил он с подчеркнутой преданностью. — Боюсь, боеспособность сухопутных войск в последнее время заметно уменьшилась.

Гитлер откинулся в своем огромном кресле. Где бы он ни находился — в Берхтесгадене, Мюнхене, Берлине или ставке, всюду его окружала эта громоздкая мебель, обитая толстой, хорошо простеганной тканью. Он устало закрыл глаза, однако голос его звучал сильно и резонировал, будто собеседники сидели в пустом помещении.

— Знаю, Гиммлер, вы хотите занять пост командующего армией резерва.

— Лично я вовсе не хотел бы этого, мой фюрер, но ради концентрации всех сил это необходимо сделать. И еще, совершенно независимо от данного вопроса должен констатировать, что некоторые офицеры не скрывают своих оппозиционных настроений, а сейчас, когда на карту поставлено дело нашей окончательной победы, абсолютная надежность и преданность суть первейшие требования.

На пепельно-сером лице Гитлера ничего не отразилось — оно оставалось таким же бесстрастным, лишь мелко подрагивала щеточка усов. Наконец Гитлер задумчиво сказал:

— Я всегда невысоко ценил генерал-полковника Фромма, который сидит там, на Бендлерштрассе, но надо признать, он все же делает свое дело.

— Однако вот уже в течение многих месяцев вы не приглашаете его для обсуждения обстановки на фронтах, мой фюрер.

— С недавних пор я приглашаю его нового начальника штаба… этого, как его… Штауффенберга. Он человек с идеями.

Уже первая докладная записка Штауффенберга вызвала интерес у Гитлера. Судя по ней, полковник был человеком дела и умел нестандартно мыслить. На это обратили внимание своего шефа и некоторые сотрудники фюрера.

— Я целиком и полностью за разумное распределение власти, — сказал фюрер, зевая без стеснения. Любимая овчарка подошла к нему и лизнула его вяло повисшую руку. — Я, как и вы, не ожидаю многого от генерал-полковника Фромма. Мне также известно, Гиммлер, он не принадлежит к числу ваших друзей, а вы не его друг. И тем не менее, пока вы не представите конкретных доказательств против людей с Бендлерштрассе, все останется на своих местах.