Анатолий Заботин - В памяти и в сердце (Воспоминания фронтовика)

Борзов и Шульгин — сзади своих рот: так им удобнее будет руководить боем. У каждого — солдат-посыльный, в случае надобности он проникнет в любой взвод. Командиры — в укрытии: кто за кустом, кто за кочкой, к тому же оба в низине, где не каждая пуля заденет. Мы же с Горячевым — вместе с бойцами. Именно мы и поведем их в бой. Своей смелостью, своим бесстрашием воодушевим их на подвиг. Это наш долг, наша обязанность.

...Над лесом повисла серая мгла. На небе — ни одной звездочки. И так тихо, что слышно биение собственного сердца. Хоть бы финский автомат татакнул, хоть бы наше ружье бухнуло. А то подумаешь, что и война кончилась... Мы с Петром Михайловичем сидим на бревне. У него все время зябнут ноги, и он зарывает валенки поглубже в снег. И меня учит: «В снегу не так холодно...»

До начала атаки — несколько минут. Горячев вдруг говорит:

— Интересно, догадывается кто-нибудь из домашних, что мы вот-вот пойдем в бой?

Помолчал и спрашивает:

— Да, у тебя сохранился адрес, что я тебе давал?

— Конечно, — говорю. — Хранится в кармане гимнастерки.

— Слушай, я прошу тебя как друга: напиши жене. Напиши все, как было. Где погиб, какого числа. Напишешь?

У меня мороз прошел по коже. Что за маниакальная идея у моего друга! Непременно ему надо погибнуть, и чтоб я написал об этом его жене. Преодолев спазм в горле, говорю тихо:

— Напишу.

— Спасибо.

В эту самую минуту над нами, рассекая темноту ночи, взлетела красная ракета — сигнал к атаке. Горячев поднялся первым. Пошел. Я взглядом провожаю его. Вижу его широкую спину, его белый халат... Скоро он скрылся в предрассветной мгле. Я пошел к своим бойцам. Нашел Борзова. «Садись!» — сказал он мне. Я сел рядом с ним. Жду, что он скажет. Но комроты молчит. Молчу и я. Оба ждем, вот-вот вслед за девятой ротой пойдет в наступление и наша 7-я. Бойцы уже наготове. Ждут нашей команды. Нервы напряжены до предела. Кажется, готовы лопнуть. Уж если наступать, так скорее бы. А там все пойдет своим чередом.

Девятая рота, слышим, поднялась и пошла вперед. Удастся ли ей продвинуться, занять позиции противника? Перед глазами — спина уходящего Горячева. Сейчас он там, со своей ротой. И, конечно, впереди. Призывает не отставать от него, следовать его примеру. Но почему не слышно стрельбы? Молчит противник, молчат наши. А время идет, расстояние между атакующими и противником с каждой минутой сокращается. Но на передовой по-прежнему тишина. Мы в недоумении. Уж не ушел ли отсюда противник? Может, и выгонять уже некого? И как к этому относиться: радоваться или унывать?.. Однако, как вскоре выяснилось, финны и не думали отсюда уходить. Они просто ждали. Ждали, когда наши подойдут поближе, чтобы встретить их плотным кинжальным огнем. В предутренней тишине вдруг, как перепуганные сороки, застрекотали сотни вражеских автоматов. В небо взвилось до десятка осветительных ракет. Выстрелы же наших ружей были единичными Можно считать, что их вообще не было. К нам подбежал комиссар Ажимков. Он был настолько поражен, обескуражен, что спокойно говорить не мог, кричал, матерился, потрясал над головой руками.

— В душу мать! — кричал он. — Погубили роту. Разве так наступают? Это мясорубка, а не бой.

Я ждал, что он прикажет нашей роте идти на выручку. Хотя понимал, что помочь 9-й роте могла бы лишь артиллерия. Но где ее взять? Не только в батальоне, а, пожалуй, и во всем полку — ни одной пушки.

Где-то далеко они постреливают иногда, но при нашем наступлении ни одного выстрела не было. Видно, вся артиллерия сосредоточена на каком-то ином, более важном направлении. Наша же сегодняшняя операция не только стратегического, но и тактического значения не имеет. Возьмем мы у финнов эту Великую Губу или не возьмем, положение даже на нашем участке фронта мало в чем изменится.

Да, атака роты захлебнулась. Комиссар Ажимков нервничает. Послал ординарца к комбату Кузнецову узнать, что делать дальше. «Скажи ему, что роту, пока не поздно, надо вернуть, иначе вся погибнет».

В этот момент подбегает раненный в руку боец из 9-й роты. Еле переводя дух. громко и растерянно выкрикивает:

— Политрук убит. Рота залегла. Головы поднять нельзя.

Санитар из моей роты Малышкин принялся перевязывать ему руку, а боец продолжает:

— Напоролись! Как я остался жив, сам не пойму. Пуль, пуль, как пчел у растревоженного улья.

Так неудачно закончилась и эта новая попытка овладеть поселком: мы еще раз наступили на одни и те же грабли.

Те, кто еще остался жив, по приказу комбата вернулись обратно на исходные позиции. Горячев же, как оказалось, был не убит, а тяжело ранен. Бойцы вынесли его с поля боя. Собирались перевязать ему рану, но он на их руках через несколько минут и скончался.

Днем, когда прекратилась всякая стрельба, я пошел посмотреть на моего друга и земляка. Горячев лежал на снегу вниз лицом, шапки-ушанки на нем не было. Не было уже и валенок — сняли. Мертвому ни к чему. Черная прядь волос одиноко трепетала на холодном ветру. Невольно вспомнилась его последняя просьба. Что ж, Петр Михайлович, не думал я, не ждал, что именно сегодня мы с тобой расстанемся навсегда. Но коль так случилось, напишу жене: твой муж Петр Михайлович Горячев в бою был храбр и смел и пал геройской смертью. Думаю, что это как раз и будет та правда, о которой ты просил.

Потери девятой роты в этом наступлении были страшно велики. И мы весь день только о них и говорили. Осуждали своих командиров. Нельзя без поддержки других родов войск посылать людей на верную гибель. А нас послали. Как выяснилось, комбата Кузнецова не раз в тот день вызывали к телефону, кричали на него, упрекали в неумении командовать, обещали наказать за столь большие потери в девятой роте. Капитан как мог оправдывался, но там, наверху, ничего не хотели знать. И комбат дал слово предпринять новое, третье наступление. Только уже с другой стороны поселка.

С вечера 6 февраля в батальоне началась подготовка к третьей атаке. Командиры рот долго совещались с комбатом. С остатками 9-й роты встретился комиссар Ажимков. О потерях — ни слова. Даже политрук Горячев не был упомянут. Зато последовали заверения, что поселок Великая Губа, как бы финны его ни защищали, будет непременно взят. И не какой-то другой частью, а именно нашим батальоном.

И вот утро 7 февраля. На Великую Губу решено идти со стороны озера. Финны-де никак нас отсюда не ждут, все их силы сосредоточены там, где мы наступали вчера. Для обмана противника создана видимость, будто мы и сегодня пойдем туда же. А на самом деле нам приказали оставить штабеля бревен и двигаться в сторону озера. Конечно, с соблюдением маскировки. То есть не курить, не разговаривать и, чтобы меньше было шума от наших шагов, ступать след в след.