Владимир Карпов - Не мечом единым

Юра много читал, но делал это поверхностно, не вникая в суть проблем, а исходя из тайного желания уловить, а потом и удивить собеседников знанием чего–то оригинального, им неведомого.

Александр Петрович попытался вовлечь сына в настоящее познание элементарных основ физики, но обнаружил в Юрочке полное отсутствие желания трудиться, какую–то удивительную поверхностность, отвращение к усидчивости. Решив, что Юрочке еще рано заниматься серьезной наукой, что он не созрел пока для этого, отец оставил сына в покое, доверив его воспитание матери — ее педагогического института на этой стадии вполне достаточно.

Все шло хорошо у Юры до тринадцати лет. Ирина Аркадьевна и сейчас не знала, что же произошло с сыном в том роковом году. Он перестал учиться. Школу посещал, но совершенно не занимался дома и, как заявила классная руководительница, не занимался в школе. Теперь он ходил в класс развлекаться, встретиться с ребятами, девчонками, потрепаться, похохмить, отколоть какой–нибудь номер. Он стал циничен, груб, жил какой–то свой непонятной и страшной для матери жизнью, где–то пропадал до позднего вечера, приходил зеленый от курева, раздражительный, не терпящий никаких расспросов.

До поры Ирина Аркадьевна скрывала все это от мужа — у него было много работы, не хотелось его беспокоить, думала, пройдет это с сыном. Но дело не поправлялось, да и сам Александр Петрович замечал, как изменилось поведение сына. В доме появилась гитара, радиоприемник и магнитофон не умолкали в Юриной комнате. Однажды отец спросил Юрия, когда тот пришел домой после двенадцати: «Не кажется ли тебе, молодой человек, что ты зашел слишком далеко?» Юра коротко бросил: «Нет, не кажется» — и ушел в свою комнату.

Потом вдруг обнаружилось, что Юра поэт, все заговорили о его стихах и песенках. Причем дома об этом узнали как о свершившемся. Оказывается, у Юры уже была слава поэта не только в школе, но и в «ближайших окрестностях, а мать и отец об этом только узнали!

Юра не только сам превращался в инфантильного, наглого бездельника, он притягивал к себе других, создал целую, как он называл, «шарагу» из школьных ребят. Они вечерами сидели во дворе, в чахлом садике, пропахшем собачьей мочой, с гитарой и то тихо, нечленораздельно ныли под ленивый перебор струн, то ржали, как пещерные обитатели, не давая покоя всему дому.

К Голубевым приходили соседи с жалобами на их сына, пытались советоваться, как вместе помочь детям. Эти разговоры обычно проходили с Ириной Аркадьевной, профессор большую часть времени проводил на работе. Мать выслушивала вежливых людей тоже вежливо, вместе с ними сокрушалась и думала, как поправить дело. Тем же, кто высказывал ей недовольство и обвинял во всех бедах Юрия, она резко отвечала: «Он не хуже других, и еще неизвестно, кто на кого дурно влияет!»

Доходило в семье и до громких размолвок. Именно о них напоминали Ирине Аркадьевне вот эти черные, безобразные, буграстые тучи за бортом самолета. Однажды Юра пришел домой в полночь, от него пахло спиртным. Отец встал с постели. Он не спал, ворочался и тяжело вздыхал до этого позднего часа. «Сколько это будет продолжаться? — строго спросил отец сына. — Ты забываешь, что живешь здесь не один, что мы с матерью пожилые люди и нам нужно и отдыхать, и работать». «Когда меня нет дома, вам же лучше — тихо и некого воспитывать», — ответил сын.

Александр Петрович надавал Юре по физиономии. Остаток ночи он не сомкнул глаз и терзался, говоря жене: «Как получилось нехорошо! Безобразно! Но что делать? Что делать? Юра превратился в подонка! Я не удивлюсь, если однажды он вообще не придет домой и окажется в милиции. Мы с тобой абсолютно не знаем, где он бывает, на что пьет и развлекается. Ты же, надеюсь, не даешь ему на это денег?» «Конечно нет!» — отвечала жена, а на самом деле деньги давала, оправдывая себя тем, что, если не даст денег, Юра начнет добывать их каким–то другим путем, может быть, даже красть!

Когда Юра провалился на экзаменах в институт и ему прислали повестку из военкомата, Александр Петрович и радовался этому, и сомневался — смогут ли в армии исправить сына?

Ирине Аркадьевне служба сына в армии представлялась как продолжение несчастий, рухнувших за последние годы на их семью. Казалось, в армии Юра окончательно огрубеет, растеряет знания, и если уж не прошел в институт сейчас, на свежую голову, то через два года об этом и думать нечего! Дальнейшая жизнь Юрия вырисовывалась неопределенно и страшно. Мать приходила в отчаяние до такой степени, что даже втайне подумывала: «Хоть бы умереть мне до того, как произойдет это окончательное крушение в жизни Юрочки!» Она по ночам в слезах говорила мужу: «Погибнет Юра в армии, он не приспособлен к грубой, тяжелой жизни». Александр Петрович холодно отвечал: «Не армия его погубит, а мы с тобой его загубили. Пусть послужит. Ты должна радоваться, что его призвали, а не плакать. Это последний шанс для нашего балбеса стать человеком! Когда–то он спрашивал: почему не все обезьяны захотели стать людьми? Вот теперь на его примере ты объясни ему, как произошла обратная эволюция из человека в обезьяну!»

Ирина Аркадьевна плакала и, чтобы хоть как–нибудь защитить сына, говорила: «Обезьяны ни при чем, то, что проявляется в Юре, — от тебя и от меня. Ты в молодости тоже был не ангел, сам рассказывал! Я верю — Юра станет хорошим человеком!» — «Да, я в молодости любил погулять и даже подебоширить с ребятами. Но это все было действие, понимаешь, какие–то физические движения. А у нашего Юры — другие заскоки. Он не хулиган, не оскорбитель действием, он моральный уродец…» — «Что ты говоришь! Это же твой сын! Он еще ребенок, а ты его уже в уроды определяешь! Будет, будет он настоящим человеком». «Дай–то бог», — смирялся Александр Петрович, не желая терзать материнское сердце.

…В Ташкенте надо было сделать пересадку на маленький самолет местной линии. Здесь тоже помогли Ирине Аркадьевне добрые люди.

В середине этого же дня самолет приземлился на пыльном аэродромчике, недалеко от города, где стояла воинская часть. На летном поле и на голых, выжженных солнцем полях, которые его окружали, не было ни домов, ни людей, не говоря уже о такси. Ирина Аркадьевна направилась к старому грязному самосвалу, что одиноко стоял на дороге. Из кабины выглянул небритый узбек, на твердой щетине его щек было много пыли. Ирина Аркадьевна не бывала в этих краях, но читала в книгах про басмачей. Она испугалась, хотела отойти от этого страшного человека, но «басмач» сам спросил:

— В город хочешь, хозяйка?

Она не поняла, почему он назвал ее хозяйкой, и уже не для того, чтобы он ее подвез, а ради самозащиты пролепетала:

— Сын мой ранен…

«Басмач» сразу оживился: