Иван Меньшиков - Бессмертие

— Не забуду, — сказал сержант, — только ты об этом не думай. Сейчас некогда об этом думать.

— Я привык думать всегда, — сказал Тарас. — И почище дела бывали. Вон Остапчук знает…

И Тарас кивнул в сторону могилы.

Они помолчали, пока немцы на правом берегу не надули первый понтон и не спустили его в воду. И, точно ободренные этим, еще резче закричали офицеры, и тишина сразу рухнула с двух сторон — справа и слева.

— Снова перешли в атаку, — сказал Тарас.

— Пусть, — сказал сержант, — они — оптики, очки втирают. Думают, что с нами покончено.

— Ну, с нами нелегко покончить, — медлительно ответил Тарас и опустился в окоп. Украдкой он закурил цигарку, чтобы сдержать ярость. — Ты мне скажешь, когда время придет.

Сержант не ответил. В воздухе появились самолеты, и земля задрожала от артиллерийской музыки. Через минуту справа показались остатки разбитой переправы и на ней трупы гитлеровцев. Потом поплыли раненые. Они медленно тонули. Их прибивало к плавням и вновь уносило дальше, вниз по течению.

— Может быть, пора? — спросил Тарас.

— Три понтона, — сказал сержант, — посиди еще.

Но Тарас уже успокоился. Он вылез из окопа и посмотрел на переправу. Немцы надували четвертый и пятый понтоны. Позади, в степи, тарахтели тракторы. В свете электрических фонарей было видно, как тракторы и трехтонки разгружались от теса и досок. Быстро вытащив понтоны к середине реки, немцы укрепили их на якорях и стали наводить настил.

Сержант посмотрел на часы.

— Тридцать минут мы продержимся вдвоем, а там подойдут наши.

Тарас подполз к нему, не отводя взгляда от реки.

— Ты будто кого-то утешаешь, — сказал он сердито и упрямо. — Я никак не пойму, кого ты ободряешь?

— Я никого не ободряю, — сказал сержант. — Я просто говорю, что отступать не намерен. Некуда отступать.

— Так и я говорю, — сказал Тарас, — и ты меня лучше не ободряй. Я видел виды похлеще тебя. Понял?

— Я же не знал, — мягко ответил сержант, — я ведь только неделю как в вашей части.

— В этом все и дело, — миролюбиво сказал Тарас и вернулся к своему пулемету. — Может, пора, дорогой?

Было еще рано. Немцы навели только половину переправы. Часть переправы была уже вполне готова, по ней могли идти легкие танки и автомашины. Но в эти минуты лезвия прожекторов полоснули небо и ощерилась зенитная артиллерия. Пунктир трассирующих пуль прошил темноту. Потом с угрюмым воем ахнула бомба, переправа качнулась от взрывной волны, и два грузовика взлетели на воздух, а третий загорелся.

— Молодец, — сказал сержант, — отчаянный…

— Может, начнем, дорогой, — сказал Тарас, и голос его внезапно сник. Он прислушался, а спустя секунду пополз к камышам: — Идем за мной…

Они проползли до песчаной косы, вдавшейся в реку. В свете луны, прожекторов, вспышек орудий и ракет над переправой они увидели человека. Он полз, утопая по локоть в песке, и звал своего командира:

— Отделенный… товарищ отделенный…

Тарас подождал, когда он доползет до камышей, а потом взял за руки и сказал властно:

— Быстро к пулемету… Понял?

— Есть к пулемету, товарищ отделенный, — сказал раненый, точно очнувшись.

Тарас перевязал ему ногу, достал из фляжки спирту и налил в кружку.

— Выпей за Остапчука, моего кореша.

Щеки бойца передернула судорога. Его, видать, здорово контузило, он приходил в себя.

— За Остапчука, — сказал он трудным голосом и выпил не морщаясь, по-моряцки.

— Еще? — спросил Тарас.

— Дай фляжку, — попросил раненый, — я прямо из нее. Мне стало легче с вами. — И он опорожнил фляжку, потом пожевал сухарь и выругался: — Я уже был почти на том берегу, как саданули по нас, и я потерял сознание.

— А наши?.. — спросил сержант.

— А куда же отступать? — ответил раненый. — Они же из морской пехоты.

— Слышал?! — торжествующе сказал Тарас и крепко пожал руку раненому, точно тот похвалил его.

— Чертова переправа, — пробормотал раненый.

Глаза его зажглись былой яростью, когда он посмотрел на реку: под пулеметным обстрелом сверху, под разрывами снарядов немцы наводили понтоны. Убитые падали в воду. Переправа рушилась от взрыва авиабомб по бокам, но немцы упрямо шли к своей цели.

До левого берега оставалось совсем немного, не более ста метров, и Тарас выкатил второй пулемет. Сержант помог ему подтащить патроны, а потом обернулся к раненому:

— Давайте простимся, ребята.

И обнялся с Тарасом, а потом с бойцом у пулемета.

Немцы подводили последний понтон, когда Тарас заложил ленту.

— Можно, товарищ сержант? — спросил он и увидел в прицельной раме щупленького офицера и четырех гитлеровцев. Чуть вправо уже стояло отделение автоматчиков, и в ожидании приказа на переправу потянулась рота мотоциклистов.

— А я садану по тому краю, — посоветовался раненый, — чтоб им в пекло к батьке легче было лезть.

— Ну что ж, — согласился сержант и сказал: — Можно.

И враз переправа замерла на какое-то мгновение. Частый огонь пулемета обрушился на правый берег, и заржали немецкие кони, и автоматчики попадали на настил, но пулемет сержанта накрывал их, и раненые сползали в воду. И те, что были ближе к левому берегу, тоже кинулись в воду, но Тарас, точно припаянный к пулемету, прошил их длинной очередью, и они поплыли вниз, относимые быстрым течением.

— Дай по берегу, — попросил сержант раненого. — Дай по тому берегу.

И раненый перенес огонь на тот берег, но немцы не дрогнули. Под крики офицеров они заполняли переправу, и те, что оставались живыми, бежали дальше, перепрыгивая по телам, конвульсирующим или недвижимым. Перед левым берегом они мгновение медлили, не решаясь кинуться с оружием в воду, и это помогло Тарасу бить их густой очередью.

Голова Тараса кружилась от напряжения и ярости. Какая-то странная лихорадка трясла тело, но, закладывая ленту за лентой, он успевал кричать раненому:

— Держись, дорогой!

И тот кратко отвечал:

— Держусь, братишка.

И каждый из них в эти мгновения чувствовал кубанскую степь за собой, и станицы, полные прифронтовой тревоги, и Кавказ, который должен стать смертным рубежом для врага.

Но немцы шли и шли. В отчаянном марше они шли и этой смертной переправе, падали в воду с глухим криком и тонули — то быстро, то медленно, — и, только потеряв надежду навести последний понтон, обрушили на плавни весь огонь своих пулеметов, минометов, артиллерии.

— Надо переменить огневую точку, — сказал сержант. — Отступать нельзя, но надо обмануть их.

Тарас выругался и помог оттащить пулемет и патроны на новое место.

Сержант заправил ленту, смахнул пот со лба и прижался к земле. Снаряд тяжко ухнул вправо от него.

Солдаты вновь заполнили всю переправу. Сержант со всей яростью нажал на гашетку. Вокруг рвались мины, взлетали в небо песок и тина с клочьями камыша, но, кипя от ненависти, он видел только одно — эту смертную переправу и солдат, бегущих ему навстречу, и падающих в воду, и поднимающихся под его пули.