Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны

Но, может быть, этого и не нужно делать. Потому что взятие Харькова или Киева будет сопровождаться большими потерями мирного населения. И на фоне этих убийств мы будем восприниматься как захватчики. Но здесь, на своей земле, мы должны показать силу оружия. Мы выгнали их, показали силу, встали на границе, хотя могли идти дальше. Хоть вы и разрушили наш дом, мы не звери, мы не суки, мы не пойдём разрушать к вам. Но то, что ваши сорок миллионов ничего не смогли сделать с двумя миллионами — это серьёзная вещь, это повод для огромного психологического надлома у населения там. Это горечь унижения, поражения. Понимания, что они не с теми воевали, что выступали в роли карателей, убийц и мародёров. Вот это да.

То, что ты говоришь, это… на грани жестокости.

Я не был жестоким в апреле месяце.

На Донбассе мне приходилось бывать в самых разных качествах.

Сначала я ездил туда как военкор, и мои репортажи публиковали газеты с многомиллионными тиражами.

Потом я, назовём это так, всячески способствовал деятельности одного подразделения ополченцев.

Одновременно я занялся гуманитаркой, потому что не было сил на всё это смотреть, — и объездил на своём «Мицубиси Паджеро» весь Донбасс вдоль, поперёк, наискосок и обратно. Первый раз я заезжал на переполненном джипе и за мной шла забитая под завязку лекарствами «Газель», последний раз мы пригоняли уже три фуры плюс шла за нами бессменная «Газель», плюс ещё четыре гружёных джипа, и внушительная команда моих товарищей.

Потом, волею судеб, я начал работать в администрации Донецкой народной республики, при Захарченко, которого в первый год войны не знал.

Помню, сообщил об этом военкору Жене Поддубному, моему замечательному товарищу, он с доброй иронией кивнул, пряча фирменную свою улыбку.

— Ну, береги себя.

— Что он, совсем безбашенный? — спросил я, будучи наслышанным о поведении Захарченко и в ситуации боевых действий, и в их отсутствие тоже.

— Вообще, — коротко и веско ответил Поддубный.

«Славно», — подумал я.

Так что я начинаю путаться, когда пытаюсь подсчитать, сколько раз я въезжал на Донбасс.

Зато я знаю все смены в лицо на таможне в Изварино и все смены на таможне в Успенке.

Я знаю поимённо половину контрабандистов на границе Луганской области; и они знают меня.

Когда я въезжал через Изварино первый раз — там оставались окопы и укрепления, и дальше, в посадках, пахло мёртвым человеком, а все обочины были заминированы.

Сразу после таможни ты попадал в удивительную реальность: разнообразные, похожие то на ангелов, то на демонов ополченцы, шахтёры и казаки, осетины и чеченцы, много оружия, громкие голоса, шутки, — все были весёлые, как на самой весёлой свадьбе. Я много раз замечал, что война — по крайней мере, пока нет стрельбы, — дело радостное и задорное; мужикам нравится.

Тогда было тепло, в первый раз.

Я помню осеннюю дорогу в Донецк. Знаю зимнюю дорогу в Донецк. Видел весеннюю дорогу в Донецк.

Каждую дорогу помню не по разу.

Всякий раз все чувства были заточены, ярки, зрение становилось объёмным, нюх — собачьим, и слышал я столько всего, сколько обычно не слышу.

Посадки и кусты видишь — кажется порой — насквозь.

Запах оружия — оружие тоже пахнет по-разному, запах формы, запах берцев, запах подбитого танка, запах недавно проехавшей колонны, запах блокпостов, запах разбитого асфальта, запах заброшенных полей, запах оставленного жилья.

В этот раз я проходил таможни — сначала русскую, а потом донецкую — ночью; ночью всегда мало народа; только машины, в основном фуры, стоят многокилометровой очередью.

Меня встречали двое старых знакомых — год, или даже больше назад, я видел их в качестве ополченцев; только недавно выяснил, что оба они из донецкого спецподразделения, где работали ещё до войны — ну и когда война началась… парни тоже работали по профессии.

Само собой, разговор — про самое главное: где и что случалось, случается и ещё случится на этой войне.

Сейчас речь пошла об иностранцах, что приехали воевать сюда.

Надо сразу пояснить, что и на ту сторону, и на эту — идут зачастую по идейным мотивам.

Но есть одна существенная разница: туда сразу же шли за деньги, а здесь — до недавнего времени — денег вообще не платили; сейчас платят — 14 тысяч в месяц, чуть больше или чуть меньше. По нынешнему курсу — двести баксов. Настоящих наёмников за такие деньги не бывает.

Та сторона наёмников набирала — в огромном количестве.

Эта сторона — принимала добровольцев.

Мои провожатые рассказывают, как в июле впервые увидели убитого негра — лежал на дороге, застреленный, огромный, отлично экипированный.

Больше всего — поляков. Только убитых — около пятисот человек.

— Потом прибалтийки, — рассказывает водитель. — Их, знаю, тридцать убитых. Снайпера. Многие — мастера спорта и чемпионки. Но у нас тоже есть мастера и чемпионы мира, — усмехнувшись, говорит он, но в подробности не вдаётся: такие фамилии не стоит лишний раз называть. — У Изварино были чешки… Часто у них — это уже вторая или третья война.

— А у нас? — спрашиваю я; хотя сам знаю многое, но всё знать всё равно нельзя. Мои провожатые статистики не имеют, поэтому просто вспоминают, кого где встречали в последнее время.

— Два финна в «пятнашке» сейчас…

— И один испанец…

— Француз был…

— Из Сербии приезжало много…

— Норвежцев видел!

На следующий же день я узнаю про погибшего за Донбасс немецкого добровольца — вся семья у него в Германии.

…виляя по разбитой дороге, за разговором подкатываем к Донецку — сейчас внутренних блокпостов уже нет, дорога стала веселей…

Тем более что и машин нет — комендантский час.

Донецк — сильный, широкий, самоуверенный, проспекты в сияющих фонарях: этот город всегда выказывал спокойствие — вопреки всему, что тут происходило и происходит.

— Здесь, — говорят на очередном перекрёстке, — семья угодила под обстрел. Миномётный снаряд ровно в машину. Мать, отец, ребёнок пяти лет. Все погибли. — Едем ещё некоторое время. — В эту больницу попадало. Метились в Министерство госбезопасности, а попали в больницу. Врач погиб.

Почти на каждой улице по такой истории. Если ставить памятники погибшим, изображая их в том виде, какими их застала смерть, — в любое время дня и ночи будет многолюдно: там бабушка с авоськой идёт, там люди стоят на остановке, там машина, полная людей, там трамвай…

А то и целый дом из мрамора, полный жильцов, которых уже ничем не испугаешь.

Как началась эта история, когда.

Сразу не поймёшь, с какого места начать, с какого митинга, с какого выстрела.

Или, что ли, с разговора.

Когда уже подъезжали к месту моего обитания в Донецке, водитель вспомнил, как к ним в спецподразделение, ещё до войны, привезли то ли на стажировку, то ли на обмен опытом бойцов с запада Украины.

Читать дальше