Борис Харитонов - Особое задание

Фиала вытащил из кармана платок и, вытерев вспотевшие лоб и шею, заглянул вниз через перила лестницы. Затем, захватив свое ведро, предложил нам идти за ним вниз.

Вышли на улицу. Здесь я, попросив Фиалу и Пичкаря подождать минутку, подошел к ожидавшему в сторонке Вацлаву и попрощался с ним. Он вскочил на велосипед, включил фонарик и понесся вниз по пустынной улице.

— Кто это был? — тихо спросил Фиала, когда я подошел.

— Это наш товарищ, — шепнул Пичкарь.

Фиала провел нас в глубь двора. Там он открыл ключом дверь одного из кирпичных сарайчиков и пригласил нас войти туда. Я молча, жестом предложил хозяину войти первым. Фиала понят, вошел сам и, пропустив затем нас, плотно закрыл дверь.

— Лаушман представляет себе, что здесь все по-прежнему, — вдруг торопливо и раздраженно заговорил Фиала. — Он не знает, что такое гестапо. В Тржебове кругом кишат агенты. Работа невозможна. Уходите. Я не могу оказать вам никакой помощи, — он даже потянулся к выключателю, чтобы погасить свет.

— Подождите! — остановил его Пичкарь. — Устройте нас хотя бы на ночь. Не можем же мы ночевать в поле под дождем.

— У меня это невозможно, — заявил Фиала, не объясняя причины. — Я могу отвести вас к своему другу — там переспите спокойно.

Выбора не было, и мы согласились, предупредив Фиалу, что если он вздумает шутить и с нами что-нибудь случится, то шутки эти окончатся для него очень плохо, так как наши товарищи всюду его найдут.

Фиала кивнул. Он помнил о том третьем велосипедисте, что уехал вниз по улице.

Товарищ Фиалы, к которому он привел нас на ночлег, оказался одиноким стариком. Он принял нас на ночь, ни о чем не расспрашивая.

Было еще раннее утро, когда за нами зашел Фиала пригласить на завтрак, от которого мы единодушно отказались.

— Знаешь Габрмана? — как бы между прочим спросил Пичкарь Фиалу, уже прощаясь.

— Да. Но он умер.

— А Дитр здесь?

— О, вы и этого знаете, — удивился Фиала и с тем же раздражением, что и накануне, подробно рассказал нам, что Дитр — картежник и пьяница, открыто сотрудничает с нацистами, дочь выдал за гестаповца, а гитлеровцы построили Дитру дачу и, как «вполне благонадежного человека», выдвинули его на пост мэра города.

Итак, третья, последняя наша явка тоже отпадала. Ничего не оставалось, как уезжать из города.

Утро было туманное, сырое. Выпавший за ночь мокрый снег неровным грязным покровом укрыл поля, на дорогах — сплошная слякоть. Под стать погоде было и наше настроение.

Не давали покоя мысли о Лаушмане. Кто он такой, что за человек, почему, давая советской разведке имена своих товарищей и опознавательные пароли, он так обманулся в своих старых друзьях? Неужели эти люди за годы оккупации так изменились? А может быть, они и раньше были такими?..

Забегая вперед, скажу, что после освобождения Чехословакии от оккупантов Лаушман входил в состав созданного Бенешем чехословацкого правительства, был в нем министром иностранных дел. Занимая этот высокий пост, Лаушман имел неограниченные возможности общаться с политическими деятелями Запада. Большинство членов правительства всеми силами старались помешать стремлению чехословацкого народа к коренным социальным реформам, хотели вновь повернуть страну на путь буржуазной республики.

Именно он, Лаушман, стал одним из организаторов и вдохновителей правительственного заговора в феврале 1948 года, когда, надеясь на поддержку с запада, четырнадцать министров правительства Бенеша объявили бойкот социальным преобразованиям, проводимым Коммунистической партией Чехословакии. Правительственным кризисом они рассчитывали запугать народ и добиться большинства в правительстве.

В бурные дни февраля 1948 года трудящиеся страны вышли на улицы, целиком поддержали Коммунистическую партию и выгнали заговорщиков из состава правительства. Тогда, в феврале 1948 года, Лаушман полностью показал свое лицо. А в феврале сорок пятого, не зная Лаушмана, мы столкнулись с его старыми друзьями в Ческой Тржебове и увидели их лицо.

…Незаметно доехали до большого села Горное Слоутнице. По обеим сторонам дороги бесконечно тянулись дома. Скользкий крутой спуск заставил нас сойти с велосипедов и идти пешком. Далеко впереди, в долине, в густом слое тумана угадывались дома Дальнего Слоутнице.

Спустившись с горы, мы снова сели на велосипеды и в густом, как кисель, тумане проехали несколько километров.

Возле села Ческа Гержманице остановились у перекрестка передохнуть, перекурить. И здесь стали свидетелями события, которое надолго врезалось в память.

Сначала вдали прозвучало несколько выстрелов, послышался лай собак, постепенно все нарастал и надвигался какой-то неясный гул. Затем сквозь молочную пелену тумана мы рассмотрели на дороге что-то большое, темное, двигающееся. Занимая всю ширину дороги, к перекрестку приближалась темная масса. Это была многотысячная толпа людей, медленно, но беспрестанно двигавшихся вперед.

Люди брели, еле волоча ноги по слякоти. Изнуренные голодом, черные от грязи, они шли молча, многие поддерживали друг друга. Военнопленные. Наши, советские люди…

Колонна медленно проползала мимо нас. По бокам ее шли эсесовцы с автоматами Некоторые из них вели на длинных поводках собак.

Мы стояли за канавой, подавленные всем увиденным. Как, чем могли мы сейчас помочь этой массе изможденных людей, наших соотечественников? Многие из них могли бы стать товарищами по борьбе.

Не дождавшись конца колонны, мы сели на велосипеды. Поехали по другой дороге, минуя Высоке Мыто, свернули в сторону города Хоцень, куда направлялась колонна военнопленных.

Небольшой, удивительно чистый и красивый город Хоцень раскинулся в долине по обеим берегам речки Тихая Орлица. Аккуратные, в большинстве своем одноэтажные домики, большие парки, сады, лес на окружавших город холмах. Берега речки облицованы гранитом. Летом, должно быть, здесь очень красиво. Через город проходит главная двухколейная железнодорожная магистраль страны — дорога Прага — Брно. Со станции Хоцень отходит ветка на северо-запад, к Градец-Кралове.

В город мы въехали по большому мосту, перекинутому через железную дорогу.

В небольшом скверике сразу же за мостом сели на скамейку передохнуть. Отбросив окурок, Пичкарь принялся счищать прутиком налипшую на ботинки грязь. Труба громкоговорителя, укрепленная на стоящем возле скамейки столбе, вдруг ожила, захрипела. Потом в ее утробе что-то щелкнуло, и она, содрогаясь от напряжения, стала выплевывать звуки лающего голоса:

«Ахтунг! Ахтунг! Очень важное распоряжение. По улицам Липы, Хоценек, Юнгманова, Уездская будут проходить колонны военнопленных. Улицы должны быть свободными. Жителям города по этим улицам проход запрещен. За невыполнение — расстрел!»