Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя

Резко и тревожно воют сирены. Стая пикирующих «Ю-87» быстро приближается к нашей бухте. Корабли — тральщики и катера–охотники — едва успевают открыть огонь, как с раздирающим визгом, включив сирены, самолеты начинают пикировать, сбрасывая бомбы.

Уходим мы по–прежнему в свое по существу «психологическое» убежище. Оно ненадежно и неустойчиво.

Со звоном и хрустом вылетают стекла в здании нашего штаба, где на КП остались дежурный офицер и телефонист.

И тем не менее к частым налетам и тревогам стали привыкать, и, если воздушная тревога была объявлена в городе, мы продолжали работать до тех пор, пока соседняя зенитная батарея и корабли, стоящие на рейде, звонко лязгая затворами орудий, не начинали пятнать светлое небо черными разрывами снарядов.

В одно хмурое ноябрьское утро из–за серых, словно сваленных в кучу, рыхлых облаков неожиданно вынырнул прямо над бухтой фашистский бомбардировщик. Один–единственный самолет, он сбросил тысячекилограммовую бомбу и, набирая высоту, среди запоздалых разрывов скрылся в облаках. В тот момент, когда с раздирающим свистом на землю свалилось что–то огромное и тяжелое, я почувствовал, как большая оглушительная сила тряхнула двухэтажный каменный дом. Рамы вместе со стеклами влетели в комнату, и горячий воздух с гарью и дымом толкнул в лицо. Нас сбросило на пол и засыпало кусками штукатурки и расщепленными досками. Потолок в углу дома провалился, и через него проглядывало холодное небо. Лестница, которая вела на первый этаж, совершенно развалилась. Собрав все бумаги, мы по обломкам стены спустились вниз.

Начальник штаба Морозов сидел на камнях, курил и, щурясь через стекла очков, с обычным спокойствием расспрашивал нас:

— Ну, все живы, здоровы, что ли? А мы с дежурным подумали уже, что вас завалило там!

Эта бомба, разорвавшаяся возле нашего штаба, ускорила ход событий и перемены, которые уже и так назревали в нашей жизни. Надо было немедленно уходить под землю. С наступлением темноты мы на автомашинах перебрались в соседнюю Карантинную бухту и разместились там в небольших подземных тоннелях.

С переходом в укрытое бетонированное подземелье изменился и наш быт.

Нашим неизменным помощником по всем хозяйственным вопросам стал в эти дни старший матрос Чиликов, подобранный из воды при гибели госпитального судна и доставленный к нам в штаб лейтенантом Глуховым. Это был крепко сложенный, смуглолицый, с черными волосами и карими, всегда улыбающимися глазами матрос. Как только затянулась рана на ноге, он стал снова проситься в морскую пехоту. Но кость голени была выщерблена осколком, и к строевой службе Чиликов был непригоден, а эвакуироваться на Кавказ не захотел и остался у нас в штабе телефонистом при оперативном дежурном.

Вместе со штабными связистами он осмотрел полуразрушенные здания на берегу бухты, и вскоре у нас на КП появились добротный стол, стулья и кресло для оперативного дежурного.

Часто после отбоя тревоги, как только стихал гул уходящих самолетов, старший матрос Чиликов обращался к начальнику штаба Морозову:

— Разрешите рыбкой заняться, товарищ капитан второго ранга?

И, получив добро, на шлюпке отправлялся собирать в бухте всплывшую, оглушенную бомбежкой рыбу.

С помощью брезента мы отгородили «кабинеты» для работы. Начальнику штаба устроили кабинет за распределительным щитом не действующей теперь электроподстанции. Здесь он мог работать совершенно спокойно, так как на железных дверях его каюты были нарисованы череп, две кости и красная молния. Редкий смельчак отваживался входить в эту дверь без вызова. Каюты командира и комиссара отгородили фанерой.

В соседнем тоннеле было помещение для офицеров штаба. Столовую, или, по морской терминологии, кают–компанию, решили устроить в одном из удаленных зданий на берегу бухты.

По предложению Дзевялтовского, была создана из офицеров специальная комиссия, которая обошла оставленные жильцами офицерские квартиры и собрала обстановку для кают–компании.

На открытие новой кают–компании пригласили контр–адмирала Фадеева. Тяжелые портьеры, тюлевые гардины, розовые и голубые абажуры делали комнаты уютными. На стенах висели копии с картин известных художников–маринистов. Многие из входивших в кают–компанию офицеров с улыбкой узнавали:

— А вот мой абажур!

— Смотри–ка, и гардины прихватили, — говорил, вздыхая второй. — Досталось бы вам от жены, если бы увидала!

Столы были сервированы посудой из семейных именных подарков, а вино подавалось в хрустальных графинах. Командование поддержало эту затею, чтобы хоть как–нибудь скрасить жизнь офицеров.

Оборудовали и салон для контр–адмирала Фадеева. Контр–адмирал был суровый и требовательный человек. Моряк до мозга костей, он свято чтил морские традиции. Так, следуя старому обычаю, он приглашал к своему столу офицеров соединения. Контр–адмирал не придерживался какой–нибудь очередности. Он приглашал в первую очередь того, кто, грязный и усталый, а иногда и контуженный после траления под бомбежкой, после проводки кораблей под артиллерийским обстрелом вернулся с задания.

Только человек, отлично выполнивший свой долг, мог рассчитывать на такое приглашение.

Мы уже знали и любимые слова контр–адмирала. Когда он говорил не громким, но срывающимся голосом, поблескивая темными, немного выпуклыми глазами: «Что же это вы, голубчик!» — это звучало так, как будто бы он сказал: «Плохо, очень плохо, товарищ!» А когда он говорил: «Вот это молодчинка!» — это было у него высшей похвалой.

Как–то вечером через несколько дней после переселения в каюту контр–адмирала зашел полковой комиссар Бобков, затем туда же был приглашен и начальник штаба Морозов. Видимо, решались какие–то важные вопросы. Утром Морозов объявил, что по решению командующего флотом на Кавказе создается отделение базы кораблей нашего соединения.

К отправке на Кавказ были намечены и некоторые офицеры и матросы, но никто не хотел уезжать из Севастополя. Отправка человека из Севастополя на Большую землю считалась среди бойцов и командиров самым тяжелым наказанием. К нему прибегали очень редко, в случаях, можно сказать, исключительных.

Но мы знали, что нас в ближайшие дни ожидают новые испытания, и поэтому принимали необходимые меры. Для этого и было создано отделение базы на Кавказе. Поэтому и проводились партийные собрания, награждались уже отличившиеся бойцы, широко пропагандировались их патриотические подвиги.

О готовности отразить врага говорилось и на партсобрании штабной организации.

Доклад о задачах коммунистов в штабе соединения сделал контр–адмирал Фадеев.

А Бобков в своем выступлении впервые, наверное, открыто и твердо сказал о том, о чем многие уже догадывались.