Алексей Евдокимов - Первый день войны

— Так вам знакомы эти люди, пан Скавронский?

Горбенко отрицательно покачал головой.

— Нет, эти люди мне не знакомы, господа. — оправившись от удивления, ответил он.

Эсэсовец подошел к столу и вытащил из пачки новую сигарету.

— А вот они вас очень хорошо помнят, пан Скавронский… — возвращаясь к табурету, на котором сидел Горбенко, сказал он. — Только не под этой фамилией, а под другой… — эсэсовец наклонился к уху Горбенко и шепнул. — Павел… Владимирович… Горбенко…

На лице Горбенко не дрогнул не один мускул. Эсэсовец презрительно усмехнулся.

— И место вашей работы они запомнили… — добавил он. — …НКВД… — чеканя каждую букву, громко сказал он.

— Я еще раз повторяю, — всё также спокойно ответил Горбенко. — Этих людей я впервые вижу. Видимо они спутали меня с кем-то другим.

Эсэсовец недовольно нахмурился и затем с угрозой процедил.

— Значит, вы не хотите быть с нами откровенным, товарищ Горбенко. Боюсь, об этом вам скоро придется сильно пожалеть!

При этих словах толстый эсэсовец вышел из комнаты.

— Вы о «сыворотке правды», конечно, слышали? — разминая в пальцах сигарету, спросил Горбенко высокий.

Тот отрицательно покачал головой.

— Нет, не слышал… — ответил он.

— Очень хорошо! — эсэсовец, показав неровные, желтые зубы, улыбнулся. — Это такой химический препарат, от которого человек становится очень болтливым. Помимо своей воли… — пояснил он. — Сейчас сюда придет врач и сделает вам укол. Предупреждаю заранее… — эсэсовец поднял вверх, украшенный золотым перстнем, указательный палец. — Доза будет на пределе допустимой. В вашем возрасте это уже опасно. Можете и не выдержать.

Не успел эсэсовец закончить говорить, как дверь в комнату распахнулась, и в неё вошел невысокий человек в белом помятом халате и такой же мятой белой шапочке. Опустив на лицо марлевую повязку, он положил на стол небольшой чемоданчик, раскрыл его и, вытащив из него ампулу, уверенным движением наполнил большой стеклянный шприц.

— Я готов, — тихо и даже как-то буднично сказал он, подходя к Горбенко.

— Спрашиваю последний раз! — голос эсэсовца изменился и стал резким и угрожающим. — Или вы начинаете говорить то, что нас интересует… или за дело примется он! — и эсэсовец кивнул на человека в белом халате.

— Давайте, валяйте, — стараясь сохранять спокойствие, через силу улыбнулся Горбенко.

Его лицо оставалось бесстрастным, но он чувствовал, что нервы, напряженные до предела, вот-вот выйдут из его повиновения. «Главное — не думать о «Жане» и «Малыше»! Главное — не думать!.. — лихорадочно приказывал он сам себе, наблюдая, как врач, перетянув его руку тонким резиновым жгутом, медленно вводит иглу в вену. — Надо найти какую-нибудь приятную мне тему и думать только о ней, — вспомнил он рекомендации своих бывших коллег-разведчиков, работавших когда-то вместе с ним в торгпредстве в Берлине. Вдруг, перед его глазами возникло лицо Зоси Скавронской… — А почему бы и нет?» — мысленно усмехнулся он, представив реакцию эсэсовцев после того, как у него закончится действие наркотика.

Почувствовав легкий укол в руку, Горбенко закрыл глаза и начал мысленно отсчитывать удары собственного сердца. На цифре «десять» его голова начала наливаться тяжестью. Он приподнял веки и вдруг увидел, как лица окружающих его людей поплыли куда-то в сторону и стали постепенно уменьшаться в размерах, словно удаляясь от него. Их голоса зазвучали глуше, как в тумане, и он начал проваливаться в липкую, тягучую, чернеющую ночным мраком темноту.

У края небольшой дубовой рощи на покрытом травой косогоре сидело человек двадцать вооруженных людей. По внешнему виду было трудно определить — кто они? На ком-то из них был старый немецкий мундир со споротыми нашивками и погонами. Кто-то был одет в поношенную гражданскую одежду. На ком-то были грязные, закопченные робы заключенных концлагеря. Люди лениво нежились на горячем июньском солнце и изредка перебрасывались ничего не значащими словами. Наконец, один из них, видимо старший, дал короткую отрывистую команду на немецком языке. Люди поспешно вскочили с земли и выстроились в шеренгу. Вдалеке на проселочной дороге появилось небольшое облачко пыли. Постепенно оно стало расти. Вскоре из облака вырос сверкающий полированными боками легковой автомобиль. Скрипнув тормозами, он остановился рядом с шеренгой. Дверь автомобиля распахнулась, и из него вышел немецкий офицер. Стоящий перед шеренгой человек в вельветовой куртке и старых польских армейских брюках с немецким автоматом на плече громко крикнул: «Смирно!» и, повернувшись кругом, подошел к офицеру.

— Господин лейтенант! — доложил он. — Группа по вашему приказу построена. Командир группы, фельдфебель Ульрих.

Офицер, не отвечая на приветствие, обошел строй и, затем, остановившись рядом с фельдфебелем, торжественным голосом сказал:

— Солдаты, сегодня вам предстоит выполнить важное задание, порученное нам, лично адмиралом Канарисом. Не удивляйтесь тому, что вы будете делать. Вы должны знать только одно — все, что вы делаете, служит интересам Германии и нашего фюрера — Адольфа Гитлера!

Строй безмолвно выслушал слова офицера. Тот обратился к фельдфебелю:

— Вы узнали, куда увезли Скавронского?

— Так точно, господин лейтенант, — ответил фельдфебель. — Его держат в деревне Ледницы. Рядом с ней находится большой концентрационный лагерь, куда свозят поляков и евреев со всей восточной Польши. Именно поэтому я переодел часть своих людей в одежду заключенных.

— Каков ваш план, фельдфебель? — поинтересовался лейтенант.

— Мы разыграем нападение на лагерь польских партизан. — ответил фельдфебель. — После этого ворвемся в дом, в, котором держат Скавронского, и освободим его.

— Хорошо! — согласился лейтенант. — Постарайтесь обойтись без жертв. Но если вам окажут вооруженное сопротивление, не задумываясь, применяйте оружие. Я на машине буду ждать вас на окраине деревни.

— Слушаюсь, господин лейтенант!

Когда Горбенко открыл глаза, то ему показалось, что он сейчас умрет. Всё его тело нестерпимо болело, а в голове беспорядочным хороводом мелькали несвязанные обрывки мыслей. От сильного головокружения его немного подташнивало, и он никак не мог сосредоточиться и понять, что происходит вокруг. Он с трудом напряг память. Попытался ухватиться за одну мысль, другую… Вначале ему это не удавалось. Но он делал это снова и снова и, наконец, ценой неимоверных усилий смог заставить свой разум вновь подчиниться телу. Скосив глаза в бок, Горбенко увидел сидящего на табурете высокого эсэсовца.