Георгий Марков - Отец и сын

Вот мелькнули за прибрежными кустами, за лугом избы Маргина, разбросанные, как из лукошка. Значит, скоро покажется устье Маргинской протоки. Надюшка приналегла на весло, гребанула им широко, захватно. Обласок заскользил по воде с легким плеском. Вот Васюган как бы распахнулся перед ней в просторном изгибе. По левую руку стоячая Маргинская протока, по правую — лес вскинулся, и от самой реки потек куда-то ввысь, к небесам. Пересекая Васюган, Надюшка засмотрелась на высокие и прямые деревья, уходившие под облака, на крутые обвалы берега, на белизну обнаженной кручи… Река под яром тугая, кружится воронками, тянет все, что ни попадает, с яростной силой. Пока Надюшка спохватилась — течением ее обласок проволокло мимо яра на целую версту. В двух-трех местах Надюшка ткнулась к берегу и тут же отчалила. Пристать можно, но взойти на берег немыслимо — яр прям, как стена.

Надюшка поплыла в конец яра, туда, где он постепенно оседал, переходя в косогор, а потом в равнину. Тут, выбрав удобное местечко между двух тополей, она выскочила на песок, втащила обласок до половины, чтоб не сбила его случайная волна.

Посматривая по сторонам, Надюшка пошла в гору. Ей было немного страшно, но более сильное чувство — живой интерес к людям, когда-то жившим здесь, подталкивал ее вперед и вперед!

На первой же равнине косогора, как бы на плече Белого яра, ей преградил дорогу осевший и уже поросший кустарником холмик. Надюшка решила обойти его, опасаясь, что за холмиком может оказаться яма, вырытая когда-то для погреба. Она свернула в сторону, в бурьян, и, пройдя десятка два сажен, наткнулась на бревно. Сквозь траву, буйно вздымавшуюся над бревном, что-то необычное в его очертаниях бросилось ей в глаза. Не жалея новых чирков, Надюшка притоптала траву. Один конец бревна был увенчан звездой, вырезанной из жести, а второй — подгнил и затрухлел. Надюшка подняла конец со звездой, положила на колоду. К середине бревна прибита доска. На ней выжжены буквы. По-печатному Надюшка умела читать, хотя и не очень бойко.

«ЗДЕСЬ ЛЕЖАТ ВАСЮГАНСКИЕ КОММУНАРЫ, ЧЛЕНЫ РКП(б)

РОМАН БАСТРЫКОВ

ВАСЮХА СТЕПИН

МИТЯЙ СТЕПИН

ЛЮДИ, ЗНАЙТЕ: ИХ ЗАМАНИЛИ СЮДА И УБИЛИ.

УБИЙЦЫ НЕ ОПОЗНАНЫ, УШЛИ.

СЛАВА ГЕРОЯМ РЕВОЛЮЦИИ!

ПРОКЛЯТИЕ И СМЕРТЬ НАШИМ ВРАГАМ!»

Ниже более мелкими буквами добавлено:

«Мы уезжаем с Васюгана, а вы остаетесь здесь навечно.

Прощайте, братаны! Без вас мы осиротели».

Надюшка стояла потрясенная. Она перечитала надпись на доске один раз, второй, третий… Голос ее с каждым разом становился все глуше и глуше, горло стиснули спазмы.

Роман Бастрыков… Порфирий Игнатьевич когда-то часто называл это имя… Она вспомнила приезд коммунаров. Роман Бастрыков… Алешкин отец. Он был высокий, длиннорукий, говорил громко… Он лежит тут убитый… может быть, пуля дедки сразила его?.. А где же Алешка? Он стал круглым сиротой, как и она… Роман Бастрыков… коммунары… Вот кого спасала Лукерья, вот ради кого шла она на страдания и смерть…

«Убийцы не опознаны, ушли». Опознаны. И не все ушли… Под одной крышей с ней живет один из них…

Охваченная болью, страхом, отчаянием, Надюшка могла бы стоять тут и час и два… Вдруг над головой хрустнул сучок. Она вздрогнула, вскинула голову. На кедре сидела рыжая белка, пошевеливала облезшим хвостом, смотрела на нее упорным взглядом глаз-бусинок. Надюшке стало не по себе. Недавно матушка Устиньюшка рассказывала, будто после смерти человека душа его становится то птицей, то зверем… Надюшка кинулась к реке, села в обласок, но руки дрожали, и весло не сразу стало послушным…

Перед Югином она причалила к берегу, не вылезая из обласка, поела, попила воды, умылась, прибрала волосы под платок.

Надюшка застала остяка Мишку одного. Он сидел во дворе, за избой, чинил сеть.

Мишка знал Надюшку, но никак не думал, что приехала она одна.

— Что, Порфишка прибыл? — меняясь в лице и суетясь, спросил Мишка. Он был маленький, тощий и очень изнуренный. Глаза у него, как у всех остяков, были воспаленные, веки красные и без ресниц. Ветхая одежонка висела на нем. Трудно было определить его настоящий возраст — по лицу дашь все шестьдесят, по бойкости рук, по проворству движений — тридцать.

— Нет, дядюшка, Порфирий Игнатьевич не приехал, меня вот послал за тобой. Велел тебе как можно скорее плыть к нему, — сказала Надюшка.

Вдруг мучительная гримаса исказила Мишкино испитое, желтое лицо, и он заплакал.

— Да что он, шайтан его забери, забудет когда-нибудь обо мне? Опять, поди, задумал кого-то со света сжить?

Мишка пробормотал эти слова себе под нос, но Надюшка расслышала их. Ей стало жаль его.

— А ты откажись, дядюшка. Я передам ему!

Мишка выпрямился, рукавом вытер лицо.

— Откажись? Попробуй! Сам там будешь! — с отчаянием воскликнул он и ткнул худым пальцем в сторону реки, золотившейся сейчас мелкой рябью под горячим солнцем.

Надюшка не знала, как и чем утешить Мишку. Тут она вспомнила о самоловах.

— А дедка ловушку тебе прислал!

Мишка встрепенулся, со вздохом сказал:

— Задаток, гадина, прислал. Опять покупает!

Надюшка думала, что Мишка откажется взять самоловы, но вместе с ней он заспешил на берег, к обласку. Когда Мишка направился к своей избе с самоловами, а Надюшке можно было отчаливать в обратный путь, она вспомнила вдруг, что не сделала еще одного и самого важного дела. Она кинула весло в обласок и бросилась догонять Мишку.

— Дядюшка, а в вашей деревне няньки кому-нибудь нужны?

Мишка посмотрел на нее вначале вопросительно, но потом, как бы догадываясь о ее намерениях, с сочувствием сказал:

— Что ты, девка! За этим ты в Каргасок поезжай, не живут у остяков ребятишки, мрут…

Надюшка повернулась, побрела обратно, чувствуя, что ноги подламываются в коленках, скользят, расползаются по речному песку.

Возле обласка, на самом краю берега, она села, выжидая, когда уляжется горький осадок от встречи с Мишкой, от его совета, высказанного без всяких сомнений: «За этим ты в Каргасок поезжай».

Но время шло, день повернул на вторую половину, и Надюшка, подавив в себе уныние, залезла в обласок. Обратный путь был труднее. Под ярами стрежь сбивала обласок с ходу, закидывала его нос. Попадались заводи. Обласок начинало кружить и подбрасывать, как на волне. Не сразу Надюшка сообразила, что самое тихое течение вдоль песков, а когда поняла это, обласок пошел легче и быстрее.

В Маргино она приплыла к вечеру. Вот теперь у нее побаливали спина и руки. Старуха Фёнка встретила ее у своей избушки, усадила подле костра, принялась угощать вялеными подъязками.

Надюшка передала остячке подарок Порфирия Игнатьевича — четвертинку водки. Старуха раскупорила бутылочку и, запрокинув голову, выпила водку, не переводя дыхания. Надюшка ждала, что Фёнка начнет благодарить Порфирия Игнатьевича за память и подарок, но вместо этого услышала совсем иные слова.