Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям

Хоть Мирза и старался держать Наргис в неведении, на этот раз ему не удалось уклониться от ответа. Наргис задала тысячу вопросов, и Мирза не мог не рассказать обо всем. Тем более, что он гордился своей ролью уполномоченного Британии и Лиги Наций и ему, попросту говоря, хотелось порисоваться перед молодой женщиной.

По его словам, наступают решающие дни. Назревают большие события, в которых Матчинскому бекству отводится главная роль.

— Теперь большевикам конец. Случай благоприятствует нам. Теперь Селим-паша, захвативший командование после смерти Энвера-паши, потерпел поражение и должен будет уйти. Селим-паша, хоть и генерал, но воевать не умеет. То есть дело даже не в умении, Селим-паша не знает бухарского народа, не знает, как руководить им.

— Ничего не понимаю. При чем тут Селим-паша? Он же командовал басмачами после Энвера и собирался идти походом на Бухару и Самарканд. И хвастался своими победами. Впрочем, целых два месяца я ничего не слышала о нем.

— Очень хорошо, Селим-паша не заслуживает твоего внимания. Послушай меня. Красному командующему фронтом Корку надоело смотреть на мелкую басмаческую возню Селима-паши. Корк взял и бросил отборную кавалерийскую 3-ю бригаду и приказал ударить по этому сапожнику, вообразившему себя полководцем. Ведь говорил я Селиму-паше: «Чем так воевать — лучше вам варить чучвару». А по совету англичан надо собрать силы в Матче и весной ударить прямо на Ташкент. Он не послушал совета и возился с мелкими делами в Гиссарской долине. Вот и дождался. 11 марта красные заманили его в ущелье и разгромили. Он бежал на юг, а оставшиеся аскеры волей-неволей были вынуждены, спасаясь от гибели, подняться на перевалы Гиссарских гор и явиться к нам. Так несчастье способствовало нашему успеху. Наши ряды пополнились.

— Так вот откуда взялись эти вояки! Да на что они годны, напуганные, обмороженные, голодные как волки? Они способны только на грабеж и насилие. Проклятия на их голову! Они будут слушаться своего Селима-пашу?

— Нет. Селиму-паше я уже написал, что всех его воинов-беглецов я отдал Матчинскому беку и чтобы он все подкрепления, которые ему присылают из Афганистана, переправлял немедленно сюда, в Матчу. Вооружение и боеприпасы, которые были обещаны англичанами Селиму-паше, теперь будут посылать не Селиму-паше, а нам. О, здесь у нас собрались и еще соберутся большие силы! Берегись, Ташкент! Жаль только, что перевалы на север еще не открылись.

Наргис задумчиво посмотрела на Мирзу. Если бы он был внимательнее, он прочитал бы в ее глазах не восторг и преклонение, которые хотел вызвать в ней, а презрение. Она спросила:

— А это оружие, патроны и пополнения... Через какой перевал привезут? Ты же сам говорил, что перевалы еще закрыты. А вьюки с оружием ведь тяжелые.

— Южные перевалы в Гиссарскую долину открываются раньше. Они уже открыты. Через Фальгар уже все везут. О, у меня в руках огромная сила...

«Фальгар! Фальгар!»

Мысль, сначала неясная, обожгла Мирзу. Он даже вскочил.

Последний раз Наргис отсутствовала несколько дней. Она ездила на свадьбу в Фальгар.

«Пустяки... Я езжу туда, где веселятся. В Фальгаре очень веселые девушки...»

Какое упущение! Разве можно было допустить, чтобы Наргис ездила в Фальгар? И надо было хотя бы разузнать у этой старухи ясуман, что было в Фальгаре. А он, Мирза, политик и деятель, несмотря на свою змеиную натуру, пассивничал, потакая ее капризам.

Он вспомнил ее, и тысяча стрел вонзились ему в сердце.

Ибн Хазм

Муфтий дает уроки самому дьяволу.

Алишер Навои

За годы после бухарских событий и скитаний по Восточной Бухаре и за границей Али, сын муфтия, потерял юношескую подвижность и поумерил восторженность, хотя стихи, которые он по-прежнему сочинял, все также витали где-то в небесах. Это не мешало ему быть преданным сыном и держать отца в курсе происходящих событий. Он жалел отца, безуспешно претендовавшего на духовное руководство всей Туркестанской контрреволюцией.

Сам никогда не принимавший непосредственного участия в политических интригах и чуждавшийся грязных дел басмаческих руководителей, Али крайне скептически и даже враждебно относился к связям Мирзы с британским империализмом. Он даже откровенно осуждал Мирзу за то, что он в Матче подготавливает базу для нападения на Туркестан. Али ему говорил:

«Вам, младобухарцам, подобные младотурки Энвер, Талаат-бей и прочие уже давно привели турецких крестьян и рабочих на кровавую бойню ради империалистов, отдав трудящихся Турции в кабалу англичанам. Счастливы турки, что у них оказался Кемаль-паша и спас их. А вы тут подобрали авантюриста Энвера, а затем Селима-пашу и тянете в пропасть народы Бухары и Туркестана...»

Спорил Али вяло и ни во что не вмешивался. Но присутствовал на всех пиршествах, которые любил устраивать бек Матчинский. Али терпели, да и не только терпели, но заискивали перед ним. Он ведь сын самого муфтия и к тому же богат. За годы гражданской войны население бывшего бухарского ханства обнищало и никакие полуразбойничьи экспедиции по сбору налогов с дехкан не помогали. Во многих вилайетах налоги были собраны за десять лет вперед и дехкане перестали сеять хлеб, зная, что все равно разбойники отберут все до последнего чойрака. Курбашам приходилось заискивать перед теми баями, что жили в эмиграции и успели приумножить свои богатства.

После Пянджикента, куда он увез Наргис, из дома приемных родителей в Самарканде и по ее приказу вернулся обратно, Али приехал в Матчинское бекство и здесь обнаружил ту, которой поклонялся всю жизнь. Наргис не сомневалась в его преданности, да и в его чувствах.

Он приковал себя

к порогу своего светила.

И поскольку светило озаряло своим сиянием вершины и долины Матчи, влюбленный Али считал теперь эту каменную ледяную долину раем на земле.

Конечно, нет основания думать, что Али стал другим. В его превращение поверить было трудно. Но он беззаветно служил своему идеалу и безотчетно оказывал огромную помощь Наргис, потому что она с отчаянием обреченной бросилась в самую гущу борьбы. А Али?

Рядом с золотом

и медь блестит,

Возле доброго

и злой добреет.

И только... Он по-прежнему преданный ее поклонник. Но, увы, он слишком слаб духом, чтобы отдаться ее делу. Более того, Али мог бы помочь вырваться ей из плена Мирзы, из лап этих животных-басмачей, но... если открыть клетку, птичка упорхнет. А что останется тебе, безумный?

Нет, до такой степени благородства и великодушия Али не поднялся. Он оставался самовлюбленным поэтом, витающим среди роз и соловьев, глубоко несчастным, мягким. Лишь в мечтах он видел себя рядом... с Наргис, лишь в газелях он смел любить ее.