Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям

— Да, вы матчинцы слабые люди — не мужчины, — снова заговорил Баба-Калан... — Истинно говорят: «Возвышая презренных, низвергая благородных, не заблуждается ли, одряхлев, этот несчастный мир».

Заговорил Матраков. Он, правда, не знал языка, но смысл разговора ему успел перевести Баба-Калан.

— Почему вы, матчинцы, не взяли дубины, не поколотили — проклятие на ней! — всю шайку? Не оставили синяков на широкой спине вашего бека.

— Разве они уйдут?.. Разве с ними совладаешь? У них винтовки, пулеметы. Если бы плешивый был врачом, он сам вылечил бы себе голову. Что мы можем? Мы готовы ослепнуть, мы пойдем на все — лишь бы наши дети могли вздохнуть свободно.

— Вот мы надеялись на большевиков...

— Ждали, Ленин придет. Заставит Саида Ахмада-ходжу расплатиться за угощение. Баям, саидахмадам, халбутам головы отрубит... Турка этого, Мирзу, прогонит.

— Ждем! Давно ждем. Всюду уже Советская власть, всюду люди плечи расправили, живут... Только у нас, в Матче... Пусть только красные со звездами переступят горы, мы сшибем Халбуту с проклятого коня, разрубим на куски.

— В прошлом году совсем уж было обрадовались. Красную Армию с перевалов видели... Да, оказывается, Халбута вон какой!.. Победу одержал. Не пустил большевиков в горы?

— Эх вы! — сказал Баба-Калан. — Когда Красная Армия наступала, надо было собрать народ, ударить Халбуте в спину. Был бы я тогда в Матче, разве пропустил бы такой момент! А вы? Кто насытился целым хлебом, тот насытится и половинкой, а если у вас отберут половину от половинки, вы, как бараны, кивнете головой и скажете «хоп»?.. А если и от той половинки отрежут еще половину?..

Комиссар пожалел, что в буране не видно ни зги. Он представил себе Баба-Калана сейчас во всем его могучем облике батыра. Он мог бы повести матчин-цев на басмачей.

С юных лет знал Алексей Иванович своего дорогого, преданного друга и брата великана Баба-Калана, но он чувствовал, что многое еще скрывается под внешностью этого горца, батыра горных легенд. Он был добродушный философ горных просторных долин, величественных горных вершин, малиновых закатов горного холодного солнца, сурового молчания геологических эпох, обнаживших свое нутро среди гигантских хребтов вечного Памиро-Алая...

Долго ли мог продолжаться подобный разговор в буран, в тьму, в мороз, но наконец прозвучала долгожданная команда: «Вперед!»

В тумане трудно и страшно сделать шаг, когда не знаешь, куда ступит нога, А надо идти быстро, и туг каждый раскрывает предельно широко глаза, боясь потерять маячащую в ночи призрачную тень идущего впереди.

А первым идет проводник Баба-Калан, зрению которого в темноте позавидует и кошка, а твердости шага горный круторогий баран-архар Если бы не - Баба-Калан, то и с места бивуака нечего было бы трогаться. За Баба-Каланом по тропе вереницей взбираются в горы красноармейцы.

Слова — «месть», «кара»!

У слов этих свой цвет —

багровый, цвет жала ядовитой змеи.

Джебран

Попытаться остановить его — все равно, что остановить вихрь или восход солнца.

Шами

Цепочка бойцов двигалась по тропе в сторону перевала.

Никто не смотрел уже под ноги в пропасть. Все взгляды устремились на хижину из груды плоских камней, над которой очень мирно вился синий дымок, и на снежные сугробы, заалевшие в лучах солнца. Утро столь внезапно засияло, так неожиданно темная буранная ночь сменилась ярким светом, так внезапно отряд оказался в двадцати шагах от караулки, что командиры в первый момент даже растерялись.

Шахристан! Перевал Шахристан!

И отряд уже был на перевале.

Стояла утренняя тишина. Молчала караулка. Молчали бойцы.

И вдруг заржал конь. То ли он почуял жилье, то ли приветствовал утро. И этот звук проник внутрь караулки, и из нее, покачиваясь на лапах, вылез огромный волкодав. И как ни напряжен был момент, как ни натянуты были у бойцов нервы, все пришли в восторг от этого огромного пса.

— Экий пес! Вот это пес!

Голоса бойцов резко прозвучали в снежной тишине. И несколько встревожившись, волкодав тявкнул раз, другой.

Тут же скрипнула дверь караулки и оттуда вышел в снег человек с винтовкой в руках.

Какое-то мгновение он стоял с широко раскрытым ртом. Затем выстрелил и закричал. При виде буденовских шлемов он так испугался, что не кинулся в караулку, а метнулся по снегу в сторону и мгновенно исчез. Лишь облачко морозной пыли взметнулось над краем ледяной глыбы. А караулка, как потом выяснилось, была настоящей крепостей с бойницами, разразилась россыпью винтовочных выстрелов,

Ничего не скажешь, халбутинские басмачи были начеку. С момента, когда залаял пес, до открытия огня прошло не больше десяти секунд.

Но дальше караульные допустили промах. Вместо того, чтобы вести прицельный огонь и закрыть дорогу на перевал, йигиты выскакивали один за другим из низенькой дверки и, с нечеловеческим воплем, беспорядочно стреляя, бежали по снегу вслед за первым басмачом, поднявшим панику, и исчезали в облаках сухого, искрящегося снега за гребнем перевала.

— Ж-жик! Ж-жик! — просвистели пули.

— Вперед! — Увязая в снегу, к перевалу бежал комиссар, за ним — Баба-Калан. И вот на гору и скалы над караулкой по снеговому склону поднимались цепи бойцов. Никто не стрелял. Горы вздрогнули от единодушного возгласа: «Урра!»

Первым на гребень перевала поднялся комиссар. Он глянул вниз и увидел катящихся под откос басмачей. Кувыркаясь, они скользили по снежному насту. Вдалеке чернели глинобитные постройки кишлака.

— Перевал Шахристан взят!—торжественно крикнул комиссар. — За мной, молодцы! — И он скатился вниз за спасающими свою шкуру басмачами. Он знал, что бойцы следуют за ним по этому гигантскому снеговому спуску и понимал, что сейчас от быстроты преследования зависит все.

Ни минуты передышки. И, мчась вниз по снегу, он командовал:

— Даешь Матчу! Вперед!

Краешком глаза Алексей-ага видел, как далеко, слева на снегу, возникли фигуры всадников в буденовках. «Второй эскадрон», — подумал он.

Наконец он смог, прокатившись на своих двоих с версту вниз, остановиться и крикнуть: «Ездовой!» — как уже конь, весь в снежных лепешках, — он тоже, видимо, катился вниз на спине — ткнулся теплыми губами прямо в лицо.

Вскочив в седло, комиссар Алексей-ага снова крикнул: «Вперед!» — и погнал коня по тропинке.

На плечах караульных халбутинцев они ворвались в улочку горного кишлака. И хоть у всех в руках были клинки, они не понадобились.

Когда ликующие, кричащие в один голос красные бойцы наполнили улицы кишлака, на площадку перед мечетью вышли люди в меховых одеждах.

И тогда Баба-Калан, преисполненный важности, сказал: