Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям

С большущим облегчением Баба-Калан понял — спуск кончился... Они на дне ущелья. И скала заслонила склон горы, на которой те, неизвестные, жгли костры.

Странные звуки неслись из тьмы Кони со свистящим сипением втягивали в себя воду...

Пить хотелось и людям. Но ждали команды.

— Привал! — тихо скомандовал Баба-Калан.— Передать по цепочке.

Вода в ручье холодная, до ломоты в челюстях, но безумно вкусная. Пили вдоволь...

— Водичка что надо,— сказал боец,— вроде нашей... Возле станицы речка течет. Прохладной станица называется. Водичку в крынке поставим на стол... Денек жаркий да тихий... Небо без дна. Синяя пропасть. Жизнь тоже ничего, тихая. Хорошая штука — жизнь. Мать на глиняной приступке сидит, чулок вяжет... Для меня, сына. Братишкам-пацанам обо мне рассказывает. Какой есть у них братан со звездой на шлеме, да с клинком за храбрость. Анночка над плетнем стоит, смотрит, слушает. Про письмо спрашивает. Не шлю ли поклон... А когда оно, то есть письмо, из этих гор дойдет до станции... ей и невдомек.

— У нас, в Тилляу, в горах вода тоже хорошая,— проговорил мечтательно Баба-Калан.— Даже зубы ломит... Холодна. От нашей воды весной лоза так устремляется вверх, что прямо за небо цепляется,— небо у нас тоже синее. Так вверх идет, что не боится меча осеннего ветра. Холодный ветер по земле ползет, а виноград зрелый на вышине...

— Все у вас лучшее,— сказал Казакбай.— Послушать вас — и вода лучше, и виноград лучше, и девушка Аннушка... А у меня, в Джизакской степи, разве вода хуже? Разве девушки плохие? И виноград в Фарише такой, что одна ягода в арбуз. Когда тихо, мирно, когда басмачей нет, все хорошо. А нам что... Не болтать надо. Воевать надо, баям и их отродью и прихвостням глотки прерывать надо. Потом о тишине думать.

— Ты что взъелся,— сказал боец-станичник,—Война одно, а сидеть на завалинке другое. Я тоже здесь воюю. Народ освобождаю, как Ленин наказал...

Конечно, последнее слово должно было остаться за Баба-Каланом:

— Если грязь в болоте по колено, надо не лезть в нее по горло, а надо взять кетмень и грязь ту выбросить... Трудно, конечно, по горам да перевалам. Жилу можно порвать себе... Но сколько жил мы порвали, когда на шее у нас баи да беки сидели! Грязь они! Кетменем их!

Храни достоинство свое всегда,

о человек!

Не будь глупцом и хвастуном,

достоинство губя.

Самовлюбленности беги,

от чванства отрекись!

Лишь правду и добро

душою возлюбя!

Бухари

Он еще тот мясник!

На крюке баранья голова, а на прилавке

собачье мясо.

Кабадиани

— А это что за физиономия?

Комиссар Алексей Иванович поправил пенсне и легко спрыгнул с коня на землю: из-под ладони он разглядывал вышедшего из-за камней желтолицего человека, в поднятой руке которого был посох, с намотанной на рукоятку белой чалмой. Тот нудно тянул:

— Аман! Аман! Милости!

— Парламентер?

Из-под чалмы глядели бесцветные глаза. Лицо желтое, носатое. И мертвый тон: «Аман! Милости!»

— А,— тихо проговорил Сахиб Джелял, тоже спешиваясь, — да это Мирза, мой бухарский писарь!

Алексей Иванович тоже почти сразу узнал в парламентере Мирзу. «Плохой парламентер»,— подумал Сахиб Джелял.

Только что в ущелье стоял грохот. Басмачи катили с крутых склонов прямо на красных бойцов огромные угловатые глыбы. Одна, рядом с комиссаром, пробила каменную ограду и с почти животным воем рухнула в пропасть. Только что из-за роя пуль голову нельзя было высунуть из-за укрытий.

Несмотря на страшную усталость, бойцы шли в атаку. Шли! Ползли по каменистым склонам. Все и забыли о том, что двое суток без еды, без сна.

— Злее будем! Подумаешь, рузу держим! Покончим с Датхо, плов устроим.

Бойцы держались крепко. Группа ибрагимбековцев под командованием Датхо была загнана в ущелье, и красные кавалеристы рвались вперед. Видя, что цель близка, они испытывали подъем всех душевных и физических сил.

— Вперед! Только вперед! — командует комиссар Алексей Иванович. Басмачи не переносят боя ночью. А ночной бой дает много преимуществ — скрытность, внезапность, решительность. Другое дело, что из-за плохой видимости двигаться среди отвесных скал и разверзающейся под ногами бездны огромный риск. Но опытные бойцы обретают в условиях ночного боя некое второе зрение.

— В темноте видим. Кошачье зрение! — шутят бойцы.

Всю вторую половину ночи и все утро успешно шла операция по уничтожению банды. Банда не выдержала преследования под Пуль-и-Сангином, и едва солнце выкатилось из-за синего хребта, побежала, уходя в глубь теснины. Бандиты отстреливались. Стрельба не прекращалась ни на минуту. На склонах за скалами и отвалами из камней прятались басмачи.

— На целый день дел хватит,— рассматривал горы в бинокль комиссар.— Дали же они нам жару! Датхо — опасный враг. Недаром господа британцы считают его настоящим противоядием от революции. Ну на этот раз господа британцы останутся без противоядия. Кровь из носу, а на аркане его приволоку в штаб.

Бой не утихал. Под лучами южного солнца раскалялись камни и горы. Бойцы и кони изнемогали.

И вдруг с белым флагом вышел этот парламентер с желтым мертвым лицом.

— Прекратить огонь! — скомандовал комиссар.—• Отбой! Всем оставаться на местах! Смотреть в оба. Передать по цепи.

Стены ущелья перекликались и вблизи и вдалеке:

— Огонь прекратить... Смотреть в оба!

Горы стихли.

«Нет, ему нельзя отказать в смелости, или скорее в наглости, господину Датхо, — подумал Сахиб, с любопытством рассматривая парламентера.— Он действительно убежден в рыцарстве наших советских людей. Сами они, басмачи, и ни в каких парламентеров не верят. Сколько наших они уже подло погубили. Ни с какими белыми флагами не считаются».

Вслух он сказал.

— Значит, господин-парламентер,—господин Мирза.

— Господин Сахиб, вы теперь не арабский вождь, не глава разбойников бедуинов, а вижу по вашим петлицам, что вы большевистский командир.

Он нарочно говорил по-русски. В голосе его звучали злорадные нотки.

— Давно ли вы сделались кяфиром, господин Сахиб? Мы — мусульманин. Мы были и остались верным рабом пророка. И сам командующий исламской армией вручил нам собственноручно фирман их высочества эмира Сеида Алимхана Бухарского на чин датхо. А теперь вы знаете, кто я, какие у меня полномочия, а потому приступим к переговорам.

— Прекрасно,— невозмутимо проговорил Сахиб Джелял.—-Переговоры будет вести товарищ комиссар.

— Очень хорошо, а мы, кроме чина датхо, имеем полномочия эмиссара при особе великого сардара Ибрагимбека,— говорил Мирза, произнося слово «эмиссар» не как загнанный в -тупик разбойник, а по меньшей мере как представитель могущественного государства.