Ладислав Мнячко - Смерть зовется Энгельхен

— Володя… Володя, — стонала она, — я больше не могу, я не выдержу…

Может быть, если бы я тогда спросил, она сказала бы мне все, но я не хотел пользоваться минутой ее слабости. В условиях конспирации не знать — закон. Знать больше, чем нужно, — это всегда влечет за собой несчастье.

Я старался утешить ее, как только мог. Она садилась ко мне на колени, прижималась, как ребенок.

— Уже недолго, Марта.

— Недолго, Володя? Правда, недолго?

— Скоро все кончится. А потом…

— Мне хорошо с тобой, Володя… Так хорошо… Я рада, что ты здесь… Ты ведь не будешь бить меня… Ни словом не обидишь, ни мыслью… Ты не будешь обижать меня, Володя?

Я похолодел. Какова же эта ее другая жизнь, о которой я ничего не знал?

— Скажи, кто тебя… скажи только — я убью его! Но она опять сделала над собой усилие, ей показалось, она сказала слишком много.

Мы любили друг друга… Боже, как мы любили! Но между нами стояло что-то темное, злое, страшное, невысказанное. Война, гитлеровская война стояла между нами. Жестокая, безжалостная, война эта заклеймила людей навсегда, никто не избежит этого, всех она изувечила, грязная война. Не одно поколение состарится, прежде чем тела и души очистятся от всей гадости, которая разлилась по Европе. Мучительная немецкая война, она принесла столько страданий. Марта, кажется, я знаю, как ты живешь и что делаешь. Это страшно. Страшно для тебя, страшно для меня.

А потом мы взяли немецкого генерала, и я убедился в том, что был прав. Догадываться о чем-то и твердо, неотвратимо знать — это не одно и то же.

Мы были на отдаленном хуторе, на расстоянии ночного перехода от Плоштины. Все устали и замерзли после тяжелого похода и решили отсыпаться. Я лег рядом с Николаем и только уснул, как меня разбудил чей-то шепот. Партизанский сон — особенный, его может нарушить и тишина. Человек спит, а подсознание, какие-то рефлексы бодрствуют.

Я открыл глаза. Николай сидел на полу, а над ним стояла Марта, страшная, со спутанными волосами. Они говорили шепотом. Николай качал головой, а Марта чего-то настойчиво требовала. Но какая она была! Что они сделали с ней!

И наконец, Николай кивнул, она что-то еще сказала ему, потом, обессиленная, опустилась на пол рядом со мной.

— Что такое, Марта? Что случилось?

— Не спрашивай ни о чем. Не спрашивай… — она отчаянно зарыдала. — Ох, Володя… Володя…

Она прижалась ко мне, как ребенок, который боится темноты. Я гладил ее волосы.

Она затихла, усталость превозмогла отчаяние, она заснула у меня на плече. Мне стало страшно. Что с Мартой? Что останется у меня на свете, если с ней что-нибудь случится? Неотвязное, темное предчувствие подкрадывалось ко мне. В таком отчаянии может быть женщина, все чувства которой изранены. Кто же искалечил, кто же оскорбил ее? Что случилось?

Ко мне подполз Николай.

— Спишь?

— Нет. Что случилось?

— Буди ребят. Через полчаса выступаем.

Я осторожно положил голову Марты на землю, обошел дома, разбудил товарищей.

— Вставай, ребята… В наступление!

Было жаль будить их, спали они крепко, в сапогах, одетые, не выпуская оружия, кто лежал, кто сидел, зажав автомат между колен, кто прижимал к себе ружье, точно возлюбленную.

Через полчаса мы выступили.

— Гришка! Топоры… пилу… — приказал Николай.

Я знал уже, что будет. Неожиданное нападение. Через лес мы шли быстро, гуськом. Николай злился. Мы вышли на дорогу, впереди и сзади дозорные. Николай приказал остановиться. Я знал это место, здесь был крутой поворот, почти на сто восемьдесят градусов. Идеальное для нападения место. Николай вполголоса приказывал что-то рябому Гришке, и вот я услышал скрип пилы. Рассветало. Николай указал, где быть засаде, рябой Гришка наблюдал за совсем молодыми ребятами, которые старались подпилить большую ель. Николай следил, чтобы все были хорошо замаскированы; из самых старших партизан он выбрал десять человек и отвел их подальше. Все делалось организованно, обдуманно, быстро. Меня удивило, когда вдруг передо мной возникла Марта. Я думал, она осталась на хуторе. Что ей здесь надо? Ведь это не ее участок.

— Что такое, Марта?

— Не спрашивай! Не спрашивай ни о чем!

Она бросила на меня такой раздраженный взгляд, что я замолчал и отошел. Меня позвал Николай, он был рассержен и взволнован.

— Володя, не уходи далеко, возможно, ты понадобишься мне…

Я его таким никогда не видел.

— Ни к чему это, ни к чему это не приведет… — повторял он.

Послышался шум мотора. Гришка кивнул Николаю, тот покачал головой. Нет, еще рано, погодите с елкой, это автобус…

— Не трогаться с места!

Через несколько минут мы услышали, как автобус поднимается по крутой дороге вверх, потом увидели его на повороте, повыше того места, где мы залегли. Это был рабочий автобус, полный полусонных людей, которые и не подозревали, что готовится так близко от них. Автобус прогрохотал и скрылся.

И опять наступила теснящая тишина. Минуты, подобные этой, — самые страшные в жизни, нервы отказывают, глаза болят от напряжения, даже в носу что-то щекочет. Ожидание боя, может быть смерти, внушает чувство страха, столько раз побежденного и снова появляющегося неизвестно откуда. Ты залег, не смеешь и шелохнуться, и у тебя есть время, а время ожидания тянется целую вечность. И чтобы уберечься от собственных мыслей, желаешь всеми силами: скорее бы, скорее бы все началось, скорее бы все кончилось!

— Они сейчас будут здесь, — предупредил Николай.

Я достаточно хорошо знаю Николая, чтобы понять, что его волнение совсем другого порядка. Николай — опытный, обстрелянный боец, его трудно вывести из состояния равновесия. Он подал Гришке знак, молодые бойцы, которыми командовал Гришка, в последний раз взмахнули топорами, и ель с шумом и стоном упала поперек дороги. Теперь все пойдет быстрей — отступать поздно, а немцы, насколько мне известно, будут защищаться.

Очень много времени прошло, пока наверху раздалось ворчание моторов: Как видно, не один из нас в своем укрытии подумал о том, что час настает. Странно — автомобили легковые, много… Да, зверь крупный…

Машины с трудом преодолевали тяжелый подъем. Я услышал, как переключают скорость, и моторы зарокотали свободнее. Сейчас начнется спуск — вот они на повороте, прямо у нас над головой, несколько секунд — и они здесь!

Николай отдает последний приказ. Стрелять только по первой машине.

И вот появился вездеход с эсэсовцами. За ним три черных лимузина. Я напряженно разглядывал эсэсовцев в первом автомобиле. Их беззаботность сменилась ужасом, когда они увидели, что дорога преграждена. Шофер затормозил, один из эсэсовцев выскочил из машины и стал делать отчаянные знаки тем, кто был в следующих.

— Zurück… Zurück… Verrat! [4] Назад… назад… Предательство! (нем.) . — кричал он.