Север Гансовский - Двадцать минут

— Если танки без пехоты пойдут, стрелять не будем, чтобы себя не открыть… Борисенко надо сменить на развилке. Пошлешь, Клепиков, кого-нибудь из своего отделения. А пока можно еще полчаса отдохнуть.

Нина, вытирая глаза, каким-то детским голосом сказала:

— Холодно. Хоть бы в печку подбросили.

Сразу все засуетились. Огонь вмиг разгорелся. Шурша соломой, бойцы уселись, а лейтенант опять расстелил карту на столе — его уже беспокоило, этой ли дорогой пойдут из Березовки танки противника.

Разуваев достал из кармана фотографии девушки и стал показывать их Тищенко.

— А как ее зовут? — спросил агроном. Ему особенно нравилась фотография, сделанная где-то в саду.

— Кого? — Разуваев не понял.

— Вот эту девушку.

— Эту?

— Ну да, — вмешался Миша. — Эту твою девушку.

— А откуда я знаю?

Тут все посмотрели на Разуваева. Миша пожал плечами:

— Чудак ты, Володька. Как же ты не знаешь?

Разуваев недоуменно обвел бойцов взглядом голубых глаз.

— Так это же я у летчика убитого из кармана вынул. Помните, который «юнкерс» поджег?.. Мы с Колей Зайцевым, с замполитом, вынули. Думали, документы какие-нибудь — родным сообщить. А только фотографии и были, больше ничего. Только вот эта девушка.

— Да-а, — протянул Николай Бирюков. Он хотел взять у Разуваева снимки, но его опередила Нина.

— Дай-ка. — Она нахмурилась и тряхнула головой, со странным чувством рассматривая глядевшую на нее блондинку. Почему-то все в ее облике приобрело другое значение, когда оказалось, что это не Разуваева девушка, а любимая неизвестного летчика. Но уже погибшего. С Володей Разуваевым было просто — он здесь, а подруга ждет его в Сибири. А теперь пачка карточек скрывала тайну и трагедию.

— Красивая девушка, — сказал лейтенант.

Стук шагов вдруг послышался сверху, и часовой крикнул:

— Немец ракету кинул! Наверное, пойдут сейчас.

Лейтенант вскочил, складывая карту.

— Встать!.. Клепиков, веди своих. Займешь окопы у гаража… Противотанковые разбирайте, ребята.

Теснясь на лестнице, все выбрались из подвала.

Уже рассвело. Утро было туманным, но туман редел с каждым мгновением, по-новому, неожиданно открывая заснеженные голые поля и сожженный городок.

Мороз еще усилился с ночи. Снег в щелях был легким, рассыпчатым, утаптывался плохо. Все всматривались туда, где за лесом была Березовка.

На миг стало тихо-тихо.

В штабе фон Клюге в Малоярославце на столы легли карты: канал Москва — Волга, Химкинское водохранилище и уже собственно город, столица большевистской России — Ленинградское шоссе, Белорусский вокзал. Из помещения в помещение спешили генералы. Телефонисты и радисты склонились над аппаратами — бесперебойно работала связь со всеми соединениями. В девять утра перед резиденцией фельдмаршала остановился мотоцикл. Водитель резко затормозил, из коляски выскочил офицер, мимо неподвижного часового взбежал на крыльцо. Перед ним расступались, он вез из-под Растенбурга личное письмо Гитлера командующему. Фельдмаршал вскрыл пакет, встал и кивнул адъютанту.

Во все части пошел приказ: начать наступление.

Было тихо у почты, а затем исподволь, по земле стелясь, донеслась из-за леса первая волна танкового рева.

В окопе переглянулись. Самсонов — тот, что ночью присоединился вместе с Евсеевым, — облизал пересохшие губы.

— Ну держись, солдаты. Танки!

Лейтенант быстро сказал, прислушиваясь:

— Еще далеко. Километра полтора.

Кто-то воскликнул:

— А где мальчишка-то из Березовки?.. Сбежал.

Действительно, мальчишки не было.

Разуваев шагнул к Нине.

— Ну давай фото.

Она помотала головой:

— Сейчас, Володя. Еще взгляну. — Она чувствовала, что судьба связывает ее с незнакомой блондинкой. Ведь у них у обеих возлюбленные на фронте. Нина искоса взглянула на высокого Мишу, стоявшего рядом.

— Слушайте, а ведь она ждет своего летчика в Москве, эта девушка. — Голос Нины дрогнул. — И уже никогда не дождется. — Она сунула карточки Разуваеву и повернулась к Мише. — Знаешь, я еще ни разу в жизни ни с кем не целовалась. У меня мама строгая-строгая. Она меня даже на вечеринки не пускала… Ну скажи, я тоже красивая, а?

Он, глядя на нее, ответил с глубокой искренностью:

— Конечно, Нина. Ты замечательная девушка!

Она подняла к нему лицо:

— Давай поцелуемся.

Разуваев смущенно отступил к лейтенанту. Тот преувеличенно громко сказал, отходя на другой конец окопа, к щелям:

— Закурим, ребята.

Его поддержали, вынимая кисеты. Самсонов заговорил о том, что довелось ему курить и немецкие сигаретки — обертка красивая, но некрепкие и колют в горле.

А Миша, держа винтовку в одной руке, другой обнял Нину, ощущая ладонью грубую, шершавую ткань шинели, и они неумело поцеловались. Их губы были холодны, но только от мороза, и обоих оглушило этим поцелуем, как может оглушать лишь в восемнадцать лет и при первом чувстве.

Потом Миша Андреев огляделся, и странным образом все вдруг стало на свои места. «Здесь и теперь, — сказал он себе. — Я живу здесь и теперь». Он как будто проснулся, две половины бытия — прежняя, мирная и сегодняшняя — соединились наконец. Все, что было там, в Москве, — университет, квартира на Арбате и бесконечные разговоры о Есенине, Рембрандте и Гарибальди — все стройно выпрямилось за его спиной, непосредственно ведя к тому, чтоб он встретил и полюбил прекрасную девушку Нину Соловьеву, а затем вступил в бой с фашистскими танками.

Уверенный в себе и спокойный, он взял Нину под руку. Она прижалась к нему.

— Значит, ты меня любишь?

— Конечно. Я тебя сразу полюбил, как увидел.

Ей хотелось слышать это снова и снова.

— Правда?

— Правда. Я такую, как ты, первый раз встретил.

— И ты хороший. Мы с тобой будем долго-долго вместе.

Снова железный грохот раздался издали, и тут же где-то слева и впереди ударили орудия.

— Наши бьют, — лейтенант подался вперед, прислушиваясь. — Заслон на Синюхинской дороге.

Еще раз донесся орудийный раскат, но с другого направления, справа. Разрывы вспыхивали над лесом, там, где была Березовка

— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — это был захлебывающийся голос Бирюкова сверху. — Выходит пехота, те полки! Отсюда с крыши видно. Выходит на шоссе — там все поле темное.

— Порядок! — Лейтенант выпрямился. — Теперь наша очередь. — Он одернул шинель и машинально поправил ремень, всматриваясь. — Ага, вот они! Идут танки. Без поддержки идут… Раз, два, три…

Все другие тоже смотрели на танки и считали их.

Низкие темные машины выходили из леса гуськом по дороге. Все больше их делалось, и лейтенант бросил считать.

— Двадцать танков, — вздохнул кто-то. — Двадцать!

Они не знали, что это было лишь начало. Что не рота, не батальон, даже не полк, а целая дивизия полного состава сотрясает перед ними поля и перелески.