Александр Чаковский - Блокада. Том 2

— Нет, не эту… — Быстро поставила книжку обратно на полку. — Зажги еще спичку…

— Послушай, у меня скоро кончатся все спички, — недовольно проговорил Анатолий, однако зажег еще одну.

Я вытащила другую книгу. Это была «История ВКП(б)». Ее я тоже торопливо поставила обратно. Следующей оказалась «Пневмония и ее осложнения». Мне было жалко и эту; едва я прочла название, как воспоминания об институте, о мирной жизни нахлынули на меня. Но все же протянула книгу Анатолию:

— На, бери.

В темноте услышала, как Толя вырывая страницы, как трещал раздираемый переплет…

Через минуту в печке вспыхнул огонь. Анатолий сидел на корточках и сосредоточенно дул в печку. Тьма отступила к стенам. Отблески яркого пламени заплясали на полу.

Я смотрела, как коробились, изгибались охваченные огнем книжные страницы, как огненные струйки потекли по обломкам стула, и мне вдруг стало очень грустно.

Но тут Анатолий поднялся и, повернувшись ко мне, широко раскинул руки. Сказал, улыбаясь:

— Ну… здравствуй, моя Верочка!

Он обнял меня и прижал мое лицо к своей груди. И все, что пугало, мучило меня при одной только мысли о возможной встрече с Толей, окончательно исчезло. Я забыла обо всем. Обо всем на свете! Лишь сознание, что я в его объятиях, что он рядом, жив, здоров, не ранен, владело мною в эти короткие минуты счастья…

Не помню, сколько времени мы стояли так неподвижно. Лицо мое было мокрым от слез. Я сама не знала, почему плакала в эти минуты. Просто слезы хлынули внезапно, и я не могла, да и не старалась их удержать.

— Ну что ты, что ты, Верочка! — повторял Анатолий. — Ведь все хорошо, мы оба живы и наконец увиделись.

Он усадил меня на диван и сел рядом. Утерев слезы, я вгляделась в его лицо. Оно огрубело, обветрилось. Губы, раньше пухлые, совсем еще мальчишеские, потрескались. Выражение глаз стало иным. И сами глаза как-то сузились и будто удлинились.

Глядя на Толю, я думала, что ему много, наверное, пришлось испытать за это время. Хотела спросить, как ему удалось тогда в Клепиках уйти от немцев, но сдержалась. Ведь, спросив, я должна была бы говорить о себе, обо всем том, что произошло там, в Клепиках, со мной.

— Слушай, Вера, — будто спохватившись, произнес Анатолий, — чего же мы сидим? Ведь ты же наверняка хочешь есть, а я, дурак, и не подумал…

Он вскочил, поднял с пола свой вещевой мешок, поставил его на стол и стал вынимать из него свертки, приговаривая:

— Вот сало… вот сухари… вот сахар… вот масло… вот банка сгущенного молока…

Я смотрела на продукты, как в волшебном сне. «Боже мой, — думала я, — если бы все это маме!» Мне даже захотелось, не говоря ни слова, схватить эти свертки и бежать с ними наверх…

— Ну вот, — сказал Анатолий, разворачивая один сверток за другим, — сейчас будем ужинать.

— Толя, — не выдержала я, — можно я отнесу немного еды маме? Она там, наверху… Я только что была у нее, она спит…

— Ну вот и прекрасно! — воскликнул Анатолий. — И пусть себе спит. Утром отнесешь.

В комнате становилось теплее. Анатолий снял шинель, подложил в огонь еще несколько обломков стула, вынул из кармана перочинный нож и стал открывать банку со сгущенным молоком.

— Послушай, — сказала я, — зачем столько продуктов?.. И почему ты не отдал их отцу?

— Не беспокойся, — ответил Анатолий, — я его не обидел. А потом, — с каким-то смешком проговорил он, пробивая острием ножа отверстие в банке, — старик больше живет пищей духовной, чем земной…

Мне почему-то подумалось: «Говорил ли ему Федор Васильевич, что я бывала у них дома? Неужели скрыл? Но почему?! Впрочем, судя по письму, которое я получила от Анатолия, он знал, что я виделась с его отцом…»

— Толенька, — начала я, — ты ведь так и не сказал мне, где воюешь, на каком участке, в какой части?

— Военная тайна, — усмехнулся Анатолий и добавил уже серьезно: — Служу на Карельском перешейке, в стройбате. До генерала, как видишь, еще не дослужился.

— И надолго ты в Ленинград?

— Отпуск на двое суток. Это значит… — он отдернул рукав гимнастерки и взглянул на часы, — это значит, еще тридцать один час ноль-ноль минут. Однако не будем сейчас думать об этом. Прошу к столу!

С шутливой галантностью Анатолий отодвинул стул, приглашая меня сесть. Мне стало почему-то неприятно, что Толя так торопится за стол. Но тут же я одернула себя: «Какая я дура! Как же я не поняла? Ведь он конечно же знает, насколько голодно сейчас в городе! Он просто жалеет меня, понимает, что я хочу есть, прежде всего есть!..»

Я взяла бутерброд, приготовленный Толей, — сухарь, намазанный маслом, и на нем кусок сала. Показалось, что ничего вкуснее я в жизни не пробовала. Поймала на себе мгновенный взгляд Анатолия и наконец сообразила, что ем, как дикарка, поспешно откусывая, набивая полный рот. Отвернулась и стала есть медленнее.

— Не стесняйся, Веруня, — сочувственно сказал Анатолий. — Знаю, как вы здесь живете.

— А у вас… а у вас на фронте кормят хорошо? — спросила я, делая поспешный глоток.

— Сказать, что хорошо, не могу. Но, во всяком случае, от голода не страдаем. Послушай, у вас есть тут где-нибудь чайник? Мы бы вскипятили воду и со сгущенкой…

— В доме нет воды, Толя. Водопровод не работает, — сказала я.

Он удивленно посмотрел на меня, тихо свистнул:

— Да-а… дела!.. А как же…

— Впрочем, в некоторых колонках на улицах, говорят, вода еще есть… Но давай не будем об этом. Скажи, там, где ты находишься, опасно?

— Опасность — понятие относительное. Стреляют, конечно, и снаряды кидают, и из минометов шпарят.

— Но ты… но тебе приходится… ходить в атаку? — с замиранием сердца спросила я.

— Всякое бывает. «À la guerre comme à la guerre», — с явно напускным безразличием ответил Анатолий. — Вообще-то наш батальон занят строительными работами. Роем землянки, строим блиндажи и всякие там укрепления… Я ведь все-таки без пяти минут архитектор… Ну, а ты, Вера? — спросил он. — Ты-то как?

— Работаю в госпитале. Фельдшерицей.

Толя встал, подбросил в печку еще несколько обломков стула, потом подошел ко мне, положил руки на плечи.

— Почему ты не раздеваешься? Ведь уже тепло.

Я и в самом деле по-прежнему сидела в ватнике и пальто, Толя помог мне раздеться.

Оставшись в одном платье, почувствовала себя как-то непривычно — в госпитале в последнее время я носила под халатом ватник и снимала его, только когда ложилась в постель. Толя осмотрел меня с ног до головы, но как-то быстро, украдкой.

Мы снова сели на диван. Некоторое время молча сидели рядом. Я чувствовала, как бьется мое сердце. Толя привлек меня к себе.

— Ну вот, Веронька… вот мы и вместе, — прошептал он мне на ухо.

Меня охватила дрожь. То, от чего я, как мне казалось только несколько минут назад, окончательно избавилась, начало вновь наступать со всех сторон. Прошлое, это страшное прошлое! Оно глядело из темноты, со стен, которых не достигал свет печки…