Александр Чаковский - Блокада. Том 1

Он повернул голову к своему начальнику штаба и сказал:

— Дай я уж ему сам расскажу. Он по молодости лет божественной науки не проходил. Так вот, — он снова перевел взгляд на карту, — я седлаю основное шоссе и железную дорогу из Пскова. — Чорохов провел ногтем две линии на карте. — А теперь что ты меня должен спросить? А?

Суровцев молчал, сосредоточенно глядя на карту.

— Товарищ полковник, — ответил наконец Суровцев, — это у вас десятикилометровка. Но тогда мне кажется, что между ополченцами и вами получается большой разрыв, километров… в восемь — десять. Кто его будет держать?

— Ах ты умница, саперная твоя душа! — одобрительно и вместе с тем как-то зло воскликнул Чорохов. — В самую точку попал. Так вот, ты и будешь этот разрыв держать. Ты понял?! Потому что, кроме твоего батальона, мне эту дырку заткнуть нечем, и так тридцать километров на мою долю приходится. В одиннадцать верст прореха на стыке с ополченцами получается. Твоим батальоном я и буду ее латать.

Чорохов исподлобья глянул на Звягинцева, молча стоявшего посреди комнаты, но тут же снова повернулся к Суровцеву.

«Нелепо! Неграмотно!.. Преступно!..» — хотелось крикнуть Звягинцеву.

— Сколько у тебя пулеметов? — спросил Чорохов.

— Три ручных, — механически ответил Суровцев, мысли которого были заняты все еще тем, что минутой раньше сказал комдив.

— Ах, будь ты неладен! — воскликнул Чорохов. — Как тебе это нравится, майор? — обратился он к начальнику штаба и встал. — Ты что же, к теще на блины или на войну приехал? — заговорил он, опять поворачиваясь к Суровцеву. — На триста штыков три пулемета?!

— А у нас и штыков нет, товарищ командир дивизии, — уже явно смелее ответил Суровцев, — саперам не винтовки, а карабины положены.

— «Положены, положены»! Ты что ж, со своими обрезами, что ли, на немцев в атаку пойдешь?

Он с силой подергал усы, точно собираясь их вырвать, и сказал:

— Ладно. Начштаба, запиши: дать его батальону три станковых… Только не «за так». Ты, капитан, говорят, король по автомобильной части. Так вот: ты мне даешь пять машин, а я тебе три пулемета. Затем ты мне дашь…

Звягинцев не выдержал:

— Товарищ полковник! Я настаиваю, чтобы меня выслушали. На каком основании вы разбазариваете батальон?..

— Отставить, майор, — оборвал его Чорохов и, поворачиваясь к начальнику штаба, сказал: — Идите с капитаном к себе и дайте письменный приказ о боевом задании. А вы, капитан, доло́жите все свои схемы минирования и забудьте о них. Теперь у вас новый рубеж и новые задачи.

Несколько мгновений он наблюдал за идущим к двери начальником штаба, потом, видя, что Суровцев, растерянно глядя на Звягинцева, нерешительно переминается с ноги на ногу, сказал, повысив голос:

— Ну, капитан?! У вас что — времени свободного много? Идите!

Суровцев сделал уставной поворот и вышел из комнаты.

Звягинцев тоже направился было к двери (он решил немедленно связаться с генералом Пядышевым), но за его спиной раздался трубный возглас комдива:

— А вы, майор, останьтесь!.. Сюда идите, к столу. Ну, слушаю вас…

Весь горя от негодования и в то же время стараясь сдержаться и не наговорить чего-либо такого, что дало бы повод Чорохову придраться к нарушению дисциплины и уйти от существа дела, Звягинцев молча подошел к столу.

— Ну, слушаю вас… — повторил Чорохов.

— Я полагаю, товарищ полковник, — тихо, гораздо тише, чем ему хотелось бы, сказал Звягинцев, — что не я вам, а, наоборот, вы мне должны бы объяснить, что все это значит. Кто я такой и какое получил задание, вы отлично знаете, я имел повод доложить об этом еще вчера, когда вы открыли стрельбу из пулемета…

Звягинцев умолк, внутренне ругая себя за то, что не сдержался и напомнил о вчерашнем.

Однако Чорохов не обратил на его слова никакого внимания.

— Та-ак… — проговорил он. — Выходит, ты от своего начальства никаких указаний не получал? Странно. Ну ладно, коли так, слушай меня.

Он оперся обеими руками о стол, слегка подался вперед к Звягинцеву и медленно произнес:

— Позавчера немцы взяли Псков.

Усы его дернулись.

— Ну что же ты замолчал, майор? — снова заговорил комдив. — Давай высказывайся, раз такой горячий…

Но Звягинцев не мог вымолвить ни слова. «Псков, Псков, Псков! — стучало в его висках. — Последний большой город на пути к Ленинграду, всего в трехстах, нет, в двухстах восьмидесяти километрах от него! Значит, немцев не удалось задержать и после Острова, значит, они уже шагают по Ленинградской области, и Лужский рубеж — последняя преграда на их пути!..»

Наконец он взял себя в руки.

— Если это так, товарищ полковник, я тем более считаю своим долгом…

— Ладно, — резко прервал его Чорохов. — Я знаю, что вы считаете своим долгом! «Телегу» на комдива во фронт накатать. Самовольные действия, солдафон, самодур, губит вверенную вам отдельную воинскую часть… Так, что ли? А чем мне стык с соседом прикрыть, — ты мне команду дашь? Телом своим, что ли? Так я хоть и длинный, а на восемь километров не растянусь, не вымахал!

Он резким движением открыл ящик стола, вытащил какую-то бумажку и, бросив ее на стол, сказал:

— На, читай, ответственный представитель…

«61-й отдельный инженерный батальон, — прочел Звягинцев, — закончивший минно-взрывные работы в предполье придается вам для боевых действий на стыке с дивизией народного ополчения. Пядышев ».

Звягинцев читал и перечитывал не отделенные знаками препинания слова на узких полосках телеграфной ленты, наклеенных на серый шершавый листок бумаги.

Содержание приказа не оставляло места для каких-либо толкований. Все было ясно: батальон передавался в распоряжение дивизии.

«Но… как же я? Куда же мне?.. — с недоумением, горечью и обидой мысленно задавал кому-то вопрос Звягинцев. — Неужели обо мне просто забыли? В конце концов, если положение столь резко ухудшилось и саперов решено превратить в пехоту, то я и сам не хуже любого другого мог бы руководить боевыми действиями батальона… У меня опыт финской войны, я строевой командир…»

— Ну, вот видишь, майор, — снова заговорил Чорохов, — жаловаться тебе на меня не приходится. Да и с тебя вся ответственность снимается. Так что можешь быть спокоен. Понятно?

— Нет, — тихо ответил Звягинцев, кладя телеграмму на стол, — мне многое непонятно.

— А мне?! — неожиданно воскликнул Чорохов. — Мне, полагаешь, все понятно? Три дня назад на левый фланг соседом кадровую дивизию обещали, а ставят кого? Необученных ополченцев! Мне полосу обороны вначале в пятнадцать километров определили, а сейчас она вытянулась почти в тридцать. А немцы на носу! Ты мне, что ли, ответишь, что делать?..

В горячих словах Чорохова звучала своя обида на что-то или на кого-то, и только теперь Звягинцев начал осознавать, что не тяжелый характер, не упоение властью и уж, во всяком случае, не мелочность — причина резкости, даже грубости Чорохова.