Пётр Поддубный - Гнездо в соборе

Спустя несколько дней Федор уже присутствовал на ответственном совещании Цупкома.

…Над Киевом плыл многоцветный пасхальный перезвон. Вереницы горожан и крестьян из ближних деревень тянулись к заутрене. Уже засветлело, и Оксаненко, всматриваясь в прохожих, замечал на лицах — или ему это казалось — ожидание каких-то перемен в жизни. Он тут же внутренне одернул себя. Какие, мол, там перемены: нет, не о переменах, а наоборот, о постоянстве должно мечтать большинство мирных обывателей большого города — вполне объяснимое желание людей задерганных, утомленных неустойчивостью жизни.

Федору вспомнилась реплика тещи, женщины доброй и набожной, искренне уважавшей зятя:

— Мы простые люди, Федор Антонович. Нам бы — господи! — было бы спокойствие. Спокойно на рынок пойти — знать, что не подстрелит какой-нибудь беспутный байстрюк и что найдешь на рынке все нужное к столу. А сейчас крестьянин-то боится в город податься — того гляди товар отнимут.

Оксаненко знал, что нередко такая усталость и неопределенность делает податливыми чужому влиянию и не таких бесхитростных людей, как его домовитая теща.

…Между тем Комар, идя рядом, оживленно излагал Федору план восстания в Киеве. По его мнению, нужно в такой же вот праздничный день собрать, например, к обедне в один из центральных киевских соборов три-четыре сотни смельчаков, захватить духовенство и прихожан как заложников, превратить собор в неприступную крепость и предъявить большевикам ультиматум. Ну, а если не один, а несколько соборов, то успех гарантирован.

Федор поразился такому нелепому плану.

— Ты, наверное, шутишь, Данила? — спросил он.

Комар шумно возразил и принялся доказывать разумность и осуществимость своей идеи.

— Ну, ладно, — усмехнулся Оксаненко, — давай расскажем о твоем плане полковнику.

Это предложение тотчас остудило пыл Комара.

— Надоело без дела, надоело, — зло пробормотал он и замолчал.

«А у этого от неопределенности и ожидания фантазия играет, авантюрные идеи в голову лезут. Впрочем, глупости врага — это нам помощь. Худо, когда легкомысленные идеи приходят в горячие головы товарищей». Оксаненко вспомнил гибель своего молодого друга из ЧК, недоучившегося студента Владимира Жиги. Сдружила их любовь к поэзии, хотя Федор отдавал главную привязанность Ивану Франко, а Владимир превозносил Маяковского. Хитро проникнув в одну из петлюровских банд, Владимир, как потом узнали чекисты из рассказа арестованного бандита, надумал агитировать за мировую коммуну, общее хозяйство, за всеобщее равенство и уничтожение семьи — и поплатился за свою горячность.

Оксаненко нередко подшучивал над этой горячностью и фантазиями Жиги. Тот еще больше кипятился, наседал: пора, мол, Федору из сочувствующих переходить в большевики. Оксаненко не спорил, но уверял, что главное сейчас — очистить землю от нечисти: убийц и спекулянтов, проходимцев и мазуриков — а там, мол, посмотрим. «Ради этого я и пошел в чрезвычайную комиссию», — говорил он. Так оно и было.

Еще весной 1919 года Оксаненко случайно встретил в городской управе, где тогда временно работал, бывшего своего солдата Дегтярева — у того здесь были какие-то продовольственные дела. «А не здесь вам нужно быть, Федор Антонович, — с ходу заявил Дегтярев, — Шли бы к нам, в особые отряды ЧК. Очень нужны нам умелые командиры». Предложение было смелое, но не случайное. Дегтярев прослужил под началом Оксаненко более двух лет, показал себя храбрым и умным солдатом. Когда не то в ноябре, не то в декабре шестнадцатого (точно Оксаненко не помнил) в полку вылавливали большевистских агитаторов и один ротный фискал указал Оксаненко на Дегтярева, поручик вызвал солдата к себе. Он не поверил доносу, считая, что не может один и тот же человек храбро воевать и призывать к братанию с немецкими солдатами. Оказалось, что может. Тогдашний откровенный разговор быстро и естественно перешел на высокие материи: что такое интересы народа и отечества, долг и верность присяге, честность и мужество. «Я понимаю, Дегтярев, что вы так поступаете из идейных соображений, — подытожил беседу Оксаненко. — Но я — тоже из идейных соображений, верности присяге — подвергну вас аресту и доставлю согласно приказу в штаб полка. Единственно, что я делаю для, вас лично, — даю возможность в оставшиеся полдня уничтожить наиболее опасные доказательства вашей деятельности». Оксаненко действительно был убежден, что обязан выполнить приказ, но, когда давал Дегтяреву полдня, все-таки немного лукавил с собой. Допускал, что Дегтярев может воспользоваться моментом и дезертировать. Этого Оксаненко даже втайне желал, поскольку бегство солдата-агитатора механически устраняло необходимость выполнять приказ. Но Дегтярев остался, а Оксаненко приказ нарушил. Он осуждал себя за такое нарушение, но чувствовал, что поступает против убеждений не только из симпатии к Дегтяреву.

Вскоре его ранило в бою. Ранение было поверхностным, но пострадала плевра, а помощь опоздала. Начался гнойный плеврит, который замедлил выздоровление и сделал Федора Антоновича вообще податливым простуде. Во время госпитальной волынки у Оксаненко была возможность подумать о многом, и он понял, что за его личной симпатией к таким, как Дегтярев, было то общее отношение к бесцельной и бездарной войне, которое объединяло лучших людей из низов и честных офицеров-окопников.

Тогда, в управе, на предложение Дегтярева Оксаненко ответил, не раздумывая: «Нет! Видите ли, Дегтярев, я не большевик. И как я буду убивать тех, с кем еще недавно вместе воевал против Кайзера?»

«Да нет, Федор Антонович, — возразил Дегтярев. — Это не такие офицеры, как вы. Мы, солдаты, между прочим, с первого взгляда понимали эту разницу и на германской войне. А сейчас и подавно».

Тогда Дегтярев не убедил Оксаненко. Но время шло. Летом того же девятнадцатого, когда был раскрыт заговор, которым руководил бразильский консул граф Пирро и в котором участвовало немало офицеров, кто-то из арестованных — то ли по ошибке, то ли со зла — назвал на допросе и фамилию Оксаненко. Федора Антоновича арестовали, но уже через два дня освободили, извинившись за ошибку. Ему было возвращено и взятое при аресте имущество, а чекист, совершивший это должностное нарушение, был подвергнут аресту (существовал приказ председателя ВУЧК Лациса, запрещавший изымать при аресте вещи, не имевшие прямого отношения к делу). Эта щепетильность чекистов удивила Оксаненко. «До строгого ли соблюдения инструкций, когда Деникин подбирается к Киеву?» — размышлял он и решил, что внимание к нему — результат дружелюбия Дегтярева. Но оказалось, что Дегтярев вовсе ни при чем, что он погиб еще в апреле во время ликвидации кулацко-белогвардейского выступления в Миргороде, через два-три дня после памятного разговора в управе. Федор Антонович поинтересовался обстоятельствами и узнал, что произошло это по нескольким причинам, не последней среди которых была и малоопытность советских военных начальников.