Александр Баковиков - Огни маяка

— Мина под днищем! — закричал кто-то, и в~е замерли.

Назаров почувствовал, как липкий холодок пополз по телу.

«Сейчас взорвемся…» — подумал он, закрыл глаза и вдруг услышал спокойным голос Крюкова:

— Прошла, прошла, теперь не уйдет…

Назаров увидел коричневый ржавый шар мины с желтоватой лысинкой наверху, покачивающийся совсем близко от кормы. Потом ее расстреляли с катера.

И эту работу старшина 2 статьи Крюков называл «пляжем»! Не шутит ли он? Назаров внимательно взглянул на бронзовое, с ранними морщинками лицо минера. Оно было безмятежно и даже выражало удовольствие. Старшина весело щурил серые глаза. А ведь только что он на шлюпке — при порядочной волне — взорвал одну за другой две мины.

Когда шлюпка, сильно покачиваясь на волнах, подходила к мине, Назарову казалось, что вот-вот она стукнется о круглую поверхность страшного снаряда, и от шлюпки ничего не останется. Но ни разу не бывало, чтобы у Крюкова, или у старшего матроса Сопкина, или у старшины Зотова случались неприятности. Это были люди умелые, точные, уверенные в себе. Крюкова Назаров считал своим главным учителем. Дело в том, что как только он пришел из учебного отряда па корабль, «подрывание» не давалось ему. Движения были прерывистые, неточные, колыхающийся на волне буек казался скользким, и было очень трудно набрасывать на него удавку подрывного патрона. Горячий Сопкин отругал Назарова. Случившийся тут же Крюков задумчиво поглядел на молодого матроса оценивающим взглядом и медленно сказал:

— Паренек мне нравится. Из него первый минер выйдет. Возьму его к себе в шлюпку гребцом.

Когда они в первый раз отправились вместе подрывать мину, Назаров сидел на веслах и с трудом дышал от волнения. Старшина повернулся к нему и сказал:

— Волнуешься ты, Василий, напрасно. Не ты мины, а мина тебя боится. Она вся в твоей власти: ты ей смерть несешь, а она тебе ничего не сделает. Греби ровнее и за мной следи!

И он так спокойно встал, повернувшись к Назарову спиной, готовя подрывной патрон, так легко и уверенно ухватился рукой за рым мины, а другой стал привязывать к нему патрон, что Назаров смотрел, как зачарованный. Когда был зажжен бикфордов шнур, Крюков неторопливо оттолкнулся от мины, сел на банку и приказал;

— Греби! Видишь, до чего все просто.

Назаров греб быстро, судорожными движениями рвал весла из воды.

— Ну, зачем так? — сказал старшина.- Ты запомни: все надо делать исправно и точно, но лишнего — ничего. Греби ровнее!

И он, точно на шлюпочном учении, стал командовать, заставляя Назарова умерять частые движения. И подчиняясь этому сильному человеку, его опыту и воле, Назаров остыл, успокоился, стал грести ровнее.

Между старшиной и учеником зародилась дружба. Крюков охотно беседовал с Назаровым, они вместе перекуривали, играли в шашки, ходили на берег. И глядя тогда на простодушное лицо минера, слыша его по-детски заливчатый смех, не мог себе Назаров представить другого Крюкова — своего учителя и начальника. Старшина был подтянут, строг и неумолим даже в мелочах: когда Назаров являлся к нему по службе, он следил за его выправкой, заставлял докладывать по уставу. И как-то раз, заметив недоумение во взгляде Назарова, объяснил:

— Я и сам таким был, как ты. Хваткий был матрос, но кой на что поплевывать любил. Был у нас на корабле боцманом мичман Костылев двадцать два года плавал; он мне говорил: «Смотри, Крюков, душа у тебя соколья и руки самобытные. Все тебе дается, а только озороват. Помни: дисциплине не научишься — ничему не научишься. Споткнешься когда-нибудь».

— Споткнулись, товарищ старшина? — с любопытством спросил Назаров. Крюков утвердительно кивнул головой.

— Здорово споткнулся. Говорить об этом теперь не стоит, а только чересчур я на удальство свое понадеялся, а точности не хватало — не дотянул. Меня по-настоящему под суд надо было отдать. Позвал меня Григорий Кондратьич, боцман, к себе в каюту, прикрыл двери и спрашивает: «Ну, как нам теперь с тобой быть? Говорил тебе, что озороват. Вот и дорвался. Что теперь делать будем? Будь ты по-настоящему дисциплинированный моряк, не было бы этого с тобой. Признаешь?»- «Признаю, Григорий Кондратьич, больше такого никогда не будет». Поглядел он на меня и говорит: «Ну, иди. С командиром потолкую». Вот с тех пор,- закончил старшина,- я на всю жизнь знаю: мелочей не бывает, все важно. А без дисциплины до этого не дойдешь…

На следующий день ветер усилился. Волны крутыми пенистыми гребнями хлестали на палубу, раскачивали корабль. Ход уменьшили наполовину: волны могли оборвать трал.

После полудня командир приказал выбрать трал. И скоро после того, как буи. постепенно сближаясь, сошлись за кормой и были, наконец, выбраны, вахтенный матрос громко закричал:

— Справа по траверзу мина…

Перержавел ли минреп и волной сорвало мину, но она, сильно раскачиваясь, плыла по морю — темная, рогатая.

С катера за ней молча следили. Все знали, что ее нельзя оставить, как нельзя оставить на свободе сбежавшего из клетки хищного зверя. Спустить шлюпку и подойти на ней к мине нечего было и думать, расстрелять ее с корабля издали не попадешь, а близко подорвешь корабль,

Тогда раздался спокойный голос Крюкова с какой-то особенной интонацией,- Назаров сначала не понял значения его слов:

— Закурить придется.

Мичман Родионов тихо подтвердил:

— Да, Крюков, придется тебе покурить.

Только тогда понял Назаров, какое страшное курение предстояло старшине. Он остался в одних трусах, к нему привязали подрывной патрон с бикфордовым шнуром, и он подошел к борту. Родионов дал ему папиросу и зажег спичку.

Корабль осторожно пробирался к мине. Крюков глубоко затянулся н так, с горящей папиросой, не прыгнул, а сполз в воду.

Он плыл как-то странно, видимо, прятал папиросу от волны. Вдруг с Крюковым что-то случилось. Он заметался и повернул обратно; ему бросили конец н он вскочил на палубу,

— Другую закурим,- сказал старшина,- потухла.

И через минуту он был опять в море. И опять все напряженно следили за ним. Вот он уже возле мины, вот ухватился за рым, и Назаров невольно вскрикнул, увидев голову старшины у самых колпаков мины.

.. Когда Крюков подплыл к кораблю и его вытащили, Родионов, стоящий с часами, скомандовал самый полный ход. И все же катер сильно встряхнуло от взрывной волны. Старшина в кубрике вытирался полотенцем и, увидав восторженные глаза Назарова, сердито сказал:

— Чего не видал? Простое дело — сам то же делать будешь…

«Неужели буду?»-думал часто Назаров, когда греб на шлюпке к мине, когда удерживал шлюпку, чтобы не стукнулась она о мину, и смотрел, как, наклонившись вперед, Крюков протягивал длинные, цепкие руки и с удивительной ловкостью брался за рога мины и набрасывал на них подрывной патрон. Ошибаться было нельзя, и Крюков, как и Другие опытные минеры, никогда не ошибался. Он так искренне считал себя обычным, рядовым минером, что в конце концов и Назаров поверил в это. Он учился у старшины, учился его умению, дисциплинированности и постоянной готовности идти на самое трудное дело.