Ф. Вишнивецкий - Тридцатая застава

И снова загудел воздух, задрожала земля. Во второй половине дня фашисты ворвались в «Садовод», но продвинуться дальше не смогли, выдохлись.

Армейские и пограничные части уже готовили заслоны, чтобы под их прикрытием с наступлением темноты оторваться от противника и занять оборону на следующем рубеже. К вечеру возвратились уезжавшие в Запорожье Батаев и Кузнецов.

— Эвакуацию заводов заканчивают. Нам во что бы то ни стало надо продержаться еще два-три дня… — говорил Батаев на коротком совещании при штабе армии. — Фашисты концентрируют силы для удара утром. И если мы их не упредим, нам здесь не удержаться…

С тревогой и нетерпением ждали бойцы истребительного батальона контратаки. Почти у каждого из них кто-то из семьи остался там, в селе. Старики, дети, женщины, прятавшиеся во время боя в погребах, подвалах, не успели уйти. Осталась в своем доме и жена Евгения Байды.

— И как ты мог это допустить? — отчитывал Антон старшего брата. — Жена председателя райисполкома, командира истребительного батальона! Да если Барышники сбежали к немцам, ты знаешь, что ее ожидает?

— Отстань, Антоша, без тебя тошно. Да и она не ребенок, сообразит что-нибудь…

Друг босоногого Антонова детства великан Данила Коняев, управлявший трактором, словно игрушкой, сейчас ходил ссутулившийся, беспомощный, опустив почти до колен свои огромные руки, и каждого встречного спрашивал:

— Не встречали Маши?

Машу многие видели во время боя, когда она помогала маленькой, юркой санитарке Ванде выносить раненых, но здесь никто не встречал.

Данила уже и в санчасть бегал, спрашивал маленькую санитарку.

— Это вы ее муж? — удивилась Ванда, видимо, впервые встретив такого великана. — Она же побежала вас разыскивать, когда мы уходили. И как это она вас, такого, не заметила?

Коняев не менее Ванды был удивлен: как эта маленькая девочка управляется с ранеными? Кажется, усадил бы ее на одной ладони…

Маша действительно хотела разыскать мужа, чтобы посоветоваться, как быть с его старухой-матерью. Но по пути заметила раненого красноармейца: тот полз от разрушенного домика в глубину сада. От тянувшихся по земле ног оставались темные пятна. Взяла его под мышки и потянула к большим деревьям, ища укрытия. У забора заметила сушилку для фруктов.

— Потерпи трошки, серденько, сейчас перевяжу…

Пока по ступенькам опустила раненого в яму, потом перевязывала, в село вошли немцы. Теперь до ночи и сама не сможет выйти.

— Не бойся, товарищ, нас тут никто не увидит, а скоро и свои вернутся, — успокаивала красноармейца.

Когда начало темнеть, Маша выглянула из-за развалин на улицу и ужаснулась: тыча автоматами в спины, немцы гнали к школе колхозников, работников учреждений, все больше старых, пожилых людей. Среди них узнала коммунистов Семена Останько, Андрея Коромоху, Ивана Трегуба и жену Байды тетю Аню. И самое страшное — вместе с немцами шел брат Ростислав.

«Ах, проклятый! Как же теперь людям в глаза смотреть?» чуть не вскрикнула Маша. Не думая об опасности, поспешила через огороды к дому отца. Если он вернулся домой, то должен образумить сына, не допустить такого позора…

Осторожно подкралась к окну со стороны сада, заглянула внутрь горницы и отшатнулась: отец стоял посреди комнаты и, низко кланяясь, что-то говорил немецким офицерам, указывая рукой на накрытый стол.

Сразу все заволоклось туманом в ее сознании, лишь одна мысль гнала от родительского дома: скорее к своим, надо спасать от гибели ни в чем не повинных людей.

Поздним вечером Маше удалось выбраться из села. Разыскала свой истребительный батальон, и только тогда прорвалась все, что скопилось на сердце.

— Ой, дядя Женя! Что они делают, изверги…

Глотая слезы, рассказала обо всем виденном. Коммунистов Останько, Коромоху и Трегуба с другими в душегубке потравили на площади около школы. Остальных арестованных погнали к станции. Трупов не разрешили убирать, сложили под забором и повесили плакат: «Так будет со всеми коммунистами».

Много раненых красноармейцев осталось в селе, их прячет население. Некоторых фашисты разыскали и тоже погнали на станцию. Кто не мог идти, расстреливали тут же на улице. Не утаила Маша и поведения своих родных; теперь не было у нее ни отца, ни брата.

Тогда же вечером Кузнецов давал задание Байде:

— Вы местный, знаете все ходы и выходы. Подберите группу, только не разрешайте увлекаться землякам. Каждому из них захочется проведать своих, могут сорвать операцию. Помните: к трем ноль-ноль мы должны знать обстановку. А к тому времени прибудет под крепление, возвратятся наши с железкой дороги. Немцы все еще продолжают воевать по расписанию, а мы ударим до подъема…

— А не лучше ли всей заставой, например, тридцатой?

— Запрещаю! Знаю вас. Увлечетесь — и все полетит к чертям. Нужна тонкая работа. Немцы не предполагают, что мы способны сейчас контратаковать, пусть и остаются при этом убеждении. А наделаете шума — их же насторожите. Понятно? Подробности получите в разведотделе…

Там тоже предупредили:

— Главное — не «наследить». «Языка» брать с умом, не хвататься за первого попавшего фрица.

— Если притащите генерала, в обиде не будем, — пошутил кто-то из работников штаба.

— Генерала не генерала, а хотя бы толкового ефрейтора.

Из показаний пленных стало известно, что вчера основные ударные силы гитлеровцы стягивали в район станции.

Надо уточнить, чтобы дать летчикам безошибочные координаты…

Известие о том, что в бою будет участвовать авиация, чрезвычайно обрадовало Байду.

Как и предполагал Антон, вся тридцатая застава вызвалась идти в разведку. Отобрал троих: Нурмухаметова, Иванова и Хромцова. Тагир, сдавая старшине документы, долго копался в сумке, наконец достал измятый листочек, распрямил его на колене и подошел к Байде.

— Вот, товарищ комиссар… Хотел рекомендацию просить, а теперь и не знаю… Может, не вернусь…

— Это как же понимать — не вернусь? Такого права тебе никто не давал!

— Что-то я не слышал, чтобы война о правах спрашивала. Где война, там и смерть рядом бродит.

— А ты не думай о смерти! С такими думками, дорогой Тагир, до победы не дотянем. А мы еще должны с тобой нашу границу восстанавливать. Обязательно!

— Это точно, товарищ комиссар, и не о смерти я думаю, а о том. что если уж умирать, то настоящим человеком… Коммунистом!

— Правильно, сержант! И рекомендацию тебе мы с капитаном дадим. А заявление оставь у парторга и считай себя коммунистом.

Тут же заявления о приеме в партию написали Иванов и Хромцов.

Когда все было готово, Байда заглянул к брату: решил взять кое-кого из земляков. У Евгения застал Машу и Коняева. Измученная всем пережитым, Маша коротко повторила Антону свой рассказ.