Всеволод Иванов - Проспект Ильича

— Мне не хотелось покидать родной город, а, будучи актрисой, я боялась, что не принесу большой пользы.

— Или, вернее, вы побоялись секретаря Обкома? — спросил, громко смеясь, генерал.

Полина не поразилась неожиданности смеха. Ей самой хотелось рассмеяться, покажись бы ей, что этот строгий длинный кабинет уместен как обиталище смеха.

— Вы меня не помните?

Полина подумала, что он намекает на свое посещение какого-нибудь концерта ее.

— Нет! Я не смотрю в публику.

— Я тогда еще не был вашей публикой. Я был «дядькой», у которого вы, иногда, качались на коленях.

Полину охватило такое чувство, когда дорога внезапно обрывается и вам нужно спускаться вниз по крутому скату. Она не верила ни своим воспоминаниям, ни своим глазам. А, между тем, она видела за темным, загорелым лицом генерала и за его тремя золотыми звездами безусое, решительное лицо и стройную фигуру, соскакивавшую с коня, веселые приветствия отца, их воспоминания о конармии, для которой отец когда-то выделывал патроны в полукустарной мастерской. Вспомнила она и диван «[В рукописи пробел.]», простеганного рыжего бархата, невесть как к ним попавший. На диване сидит ее отец и этот стройный военный в кавказской рубашке с множеством пуговиц. Громовым голосом он читает стихи Шевченко, Блока, Маяковского… Видение? Это же друг ее отца, «мушка у нашего ружья», как шутя зовет его отец! Затем его провожают. Куда? Кажется, на Дальний Восток или…

— Куда мы вас провожали? — спросила Полина. — Ну да, на Дальний Восток!..

— Конечно! — воскликнул громовым голосом генерал. — Конечно же, на восток!

Он уселся в кресло, откинулся назад и глядел на нее сияющими и довольными глазами:

— Как только я попадал в Москву, я шел на ваш концерт!

— Тогда это просто свинство, что вы не пришли ко мне!

— Конечно, свинство. Но я старик, актеры насмешливы, вдруг думаю, исчезну у вас как видение прошлого и стану пошлым и сюсюкающим…

— Никогда!

Он радостно улыбнулся.

— Тогда жалею, что постеснялся.

Он встал, обошел столы и остановился против нее, всунув широкие руки в карманы.

— Голубушка, а, может быть, вы это зря?

Он указал глазами на анкету.

— Почему зря?

— Смелости, знаю, у вас хватит. Хладнокровия тоже. Вы, вижу, в отца. Да и ребята вас будут сопровождать соответствующие… словом, ваш поход будет обеспечен.

Он присел рядом и, несколько застенчиво глядя ей в глаза, сказал:

— Нам нужен человек, который знал бы баварское наречие. Кроме того, он должен обладать актерской сметкой, мог бы пошутить. Обладал бы хорошим слухом. Вы в танках что-нибудь смыслите?

— Знаю, что есть мелкие и крупные.

— Уже много, — смеясь, сказал генерал. — Но в общем это и не особенно важно. Задача ваша: пройти сквозь танковые колонны и… но, в общем, вас инструктируют. Тут, главное, баварское наречие. Немец сентиментален. Вы в Баварии были ведь?

— Да.

Он встал и, заложив руки за спину, прошелся по комнате.

— Очень гpустно мне, Полинька, посылать вас в такое дело. Я и по-стариковски спрашиваю вашего отца-покойника: как бы ты одобрил, Андрей? И у меня такое чувство, что в интересах родного города он бы одобрил. Но, с другой стороны, ведь в случае, несчастья, я погублю и талант ваш, и…

Он утер слезы, подошел к ней, поцеловал ее в лоб и, пристально глядя на нее, сказал:

— По-моему, удастся. Психологически: блондинка, нежное лицо, голубые глаза, поет немецкие песни, певица, приехала из Баварии…

Полине все же казалось, что он колеблется. И она сказала:

— Когда нужно выбирать: рисковать ли жизнью одного человека или рисковать жизнью целого города, тyт нечего размышлять.

— Вот и я тоже так думаю, а все же, старый дурак, размышляю. Такая привычка, Полинька! Сколько я вас не видел?

И, не ожидая ответа, охваченный своими мыслями, он спросил ее:

— А туалеты у вас заграничные есть? Есть. Вот хорошо! Львовские? Еще лучше. Будут думать, что вы были во Львове и оттуда к ним… Я убежден, что все сойдет благополучно.

Он волновался. Посылать Полину ему очень не хотелось, но не было другого выхода. Разведка сообщила ему, что немцы хотят направить главный удар танками как раз через тот откос, у которого расположены завод СХМ и мост, выходящий на Проспект Ильича. В бой будут двинуты баварские танковые части. Генерал привык относиться очень критически к данным разведки, как бы тщательно она ни производилась. Во всех армиях мира чаще всего врет разведка — и вовсе не из желания врать, а потому что трудно разобраться сейчас в ежеминутно меняющейся обстановке войны с ее постоянно возрастающим стремлением к маскировке. Генералу казалось, что удар танковых частей будет направлен влево, в обход города, где имелось больше маневренных возможностей, а сюда, к Проспекту Ильича, будут двинуты демонстрационные части с целью обмана. Генерал был убежден, что исходные позиции противника будут находиться в других участках, а не против Проспекта Ильича, но некоторые работники штаба, кажется, думали по-другому. Помимо всего прочего, помимо желания выиграть операцию, генералу хотелось поучить этих слишком самоуверенных командиров. Вот почему он посылал в партизанские отряды, находящиеся в тылу противника, равно как и непосредственно к немцам, несколько новых разведывательных групп и в том числе Полину Вольскую, знаменитую певицу, дочь его друга. Он знал, что ему попадет от секретаря Обкома, когда тот узнает, что он послал Полину, попадет и непосредственно из Москвы… но, он любил этот город! Он родился в нем! Он не хотел отдавать его на разграбление немецкому бандиту!

Он посмотрел на часы.

— Вы отправляетесь в ноль десять, — сказал он.

В начале второго ночи, Рамаданов окончил рассказ. В этот вечер они беседовали о разногласиях между Лениным и Плехановым. Матвей не только видел, но и чувствовал тесноту узких комнат гостиниц, где происходили сходки. Ему представлялись возбужденные лица, рассуждающие о социализме так, как будто он наступил уже. Час от часу усиливался и голос Ленина, и его аргументы, и все жизненные условия, которые подтверждали эти аргументы, так же как усиливается и растет ветер, который разгоняет тучи. Споры переносятся на площадь, идет 1917-й, споры оглашают мраморные залы дворцов, которые вот уж никогда не воображали, что здесь будут яростно бороться вера в социализм подошедший и сомнения в нем, словом — большевики с меньшевиками…

Рамаданов встал, потянулся. От обильного курения глаза его несколько опухли и голос охрип. Он проводил до дверей молодого своего друга и пожелал ему спокойной ночи. Матвею нравилось всегда это пожелание. Рамаданов произносил его так удивительно приятно, и с такой, как бы сказать, весенней доброжелательностью, что всегда мерещился Матвею теплый и обильный дождь, листья, развертывающиеся на сирени, и сизые кисти будущих цветов. Он шел по лестнице, повторяя: