Хочхоль Ли - Южане и северяне

— Значит, сделал записную книжку как писатель… — После небольшой паузы, подумав, он спросил:

— Веришь в Бога?

— Нет, — ответил я.

— Стало быть, поэтому ножом вырвал кожаную обложку Библии… — При этом он слегка покачал головой.

— А каких писателей любишь?

— Люблю русских писателей XIX века — Толстого и Чехова. Особенно мне нравится Чехов.

Вдруг мой собеседник с небольшим чувством раздражения стал гасить папиросу о край стола, как будто хотел сказать: «Хватит! Почему я веду с этим малым такой разговор? Разве сейчас время для разговора о Толстом или о Чехове?»

Я заметил, что он явно хочет поменять тему разговора. В этот миг из записной книжки выпала фотокарточка, он согнулся и поднял ее с пола.

— Кто это?

— Мой друг, с которым я сфотографировался 30 июля сего года.

— Выглядите довольно бодро, — сказал он и слегка улыбнулся.

Это была фотография моего друга детства Чхве Чжинмана.

В тот вечер мы с ним два раза обошли тихую плотину. При нашей встрече он обычно говорил больше, чем я. И он, как бы по секрету, сообщил мне, что по токийскому радио слышал, будто с сегодняшнего дня будут задействованы войска ООН и ситуация ухудшается…

Его отец работал извозчиком, поэтому рядом с их домом всегда был привязан крупный вол и пахло пометом. Возможно, как наемный работник, отец был членом партии, но Чхве Чжинман и его старая мать были примерными пресвитерианами. В то время я догадывался, как мучился Чхве Чжинман в поисках ответа на вопрос: быть верующим или нет? Он был старше меня на год и лучше разбирался в литературе и в жизни.

Когда он сообщил мне, что с сегодняшнего дня войска ООН примут непосредственное участие в войне, я, откровенно говоря, отнесся к этой новости равнодушно. А он продолжал:

— Рано или поздно мы тоже будем мобилизованы. Я пойду в армию. Как молодые люди своей страны мы должны служить Родине — поступить иначе будет преступлением. Давай-ка сфотографируемся на память. Когда-нибудь вспомним сегодняшний день. Идем в фотоателье, в то, что рядом со школой Ендон!

Мы пошли туда и сфотографировались. Через пять дней снимки должны были быть готовы. Однако в тот же день после обеда началась страшная бомбежка. Через три дня Чхве Чжинман был мобилизован, поэтому фото получил я. Через семь дней и я тоже ушел в армию. Я положил фото друга в записную книжку и покинул родной дом.

Запинаясь, я сказал, что мой друг очень любит французскую живопись. Поэтому он даже сам скопировал автопортрет Родена и повесил его в своей комнате.

Полицейский снова сел напротив. Он пристально смотрел на меня, по-прежнему излучая добродушие. Незаметно создалась необычная ситуация, отнюдь не похожая на допрос пленного. Казалось, будто полицейский старается выполнить свои обязанности, но напротив него сидит обычный собеседник, непонятно почему называемый «пленным».

И вот случилось нечто неожиданное. Случайное упоминание Чехова, Толстого и Родена нас настолько сблизило, что мы перешли на неофициальный тон разговора. Надо сказать, что все это произошло совершенно естественно. Полицейский, поднимаясь с места, протянул мне записную книжку с листом бумаги. Уходя, сказал негромко:

— В общих чертах напиши свой адрес, фамилию и имя, образование, название воинской части и сведения о своей службе.

Мне было слышно, как он спускался по скрипучим лестничным маршам. Вот и все. Больше я его не видел. Я рассовал по карманам ложку, кружку и записную книжку.

Через тридцать минут меня доставили в полицейский участок Яньяна. Вот так произошла моя первая встреча с человеком в полицейской форме. Точнее, это была первая моя встреча с Республикой Корея. Надо сказать, что встреча эта произвела на меня неплохое впечатление. Особенно по сравнению с тем, что я сам испытывал и видел в течение пяти последних лет, находясь в условиях политической системы Северной Кореи, где о демократии никто не имел ни малейшего представления. Там, где небольшая группа образованных товарищей постоянно вдалбливает в головы людей так называемое народное сознание. А на Юге жили свободные люди, которые самостоятельно, по собственной воле, строили свою жизнь, несмотря на многочисленные трудности. Правда, военные носили форму цвета хаки и солнцезащитные очки, но это не мешало им быть свободными и решать свои проблемы собственными силами по своему разумению.

Даже военный полицейский, несмотря на специфическую должность, сохранял студенческую непосредственность, простоту и человечность — черты, свойственные корейцу. Он не манипулировал понятием «сознательность», как это часто делали большевики и их сторонники в Северной Корее для обмана народных масс и достижения своих целей. Мне, прожившему последние пять лет в условиях северокорейского режима, трудно было поверить в такие человеческие качества.

В полицейском участке Янъяна уже находилось пять-шесть человек, которых доставили до меня. Двое из них были в форме Народной армии, а еще один — в белых штанах из однослойной ткани и в куртке. Вид у всех был одинаково угрюмый и печальный. Я подсел к человеку в брюках и куртке — у него была более-менее нормальная физиономия — и тихим голосом спросил:

— Ты из ополченцев?

— Да, — ответил он.

— В какой части служил?

— Да какая там часть! Я всего лишь четыре дня назад покинул дом.

— Откуда?

— Из деревни около Самчхока.

— Тогда почему ты не вернулся домой и оказался здесь?

— А дело было так. Шел я домой по шоссе. Тут меня настиг грузовик с солдатами южнокорейской армии. Они спросили, куда я иду. Ответил, что иду домой после службы в Добровольческой армии. Они посадили меня в грузовик и привезли сюда, в полицейский участок.

— А почему ты шел по большой дороге?

— Я не знал другой.

— Ну, ты хоть числился в какой-нибудь части?

— Нет. Даже винтовку не видел. Прошло всего четыре дня с тех пор, как я ушел из дома.

— До какого пункта вы дошли вместе с народными ополченцами?

— Мы собрались в Самчхоке, а затем добрались до Каннына.

Мне показалось, что во время продвижения южнокорейской армии на Север он просто оторвался от ополченцев.

— А куда делись те, кто вместе покидали Самчхок? Вроде должны быть вместе.

— Я и сам не понимаю, как оказался в таком положении.

Мой собеседник был небольшого роста. У него было маленькое лицо и привычка постоянно ковырять в носу. Хоть и был он на вид неказистым, но оказался открытым и живым малым. Он производил противоречивое впечатление, поэтому не так просто было определить, что он за человек.

— А дома ты чем занимался?

— Я помогал отцу крестьянствовать. Однако наш участок земли был таким маленьким, что помощь особенно и не нужна была. Урожая на пропитание не хватало. Все равно, как единственный сын, я должен быстрее вернуться домой.