Николай Иванов - Спецназ, который не вернется

И первым пошел в лес.

Брели до середины ночи.

От первоначальной задумки переждать поиски под носом у Волка решили отказаться — выбираться-то все равно придется.

— Лучше давай выйдем поближе к нашим блокпостам, — предложил новый вариант Заремба, готовый хоть сейчас по памяти нарисовать расположение блокпостов вдоль всех чеченских дорог. — Займем местечко ровно посередине между боевиками и ими — как правило, посты и банды друг друга не трогают.

— Что ж это за война такая договорная? — удивился Туманов, хотя после всего случившегося мог бы подобных вопросов и не задавать.

Заремба тем не менее пояснил, памятуя, что это он навоевался здесь вдоволь, а Туманов с Чечней соприкасается впервые:

— Потому что заставили воевать тех, кто не хочет этого делать. С обеих сторон. Это первая война, где обе стороны не хотят воевать.

— Чечены не хотят воевать? Да они по злобе своей давно ягуаров переплюнули!

— Отмороженных везде хватает, — спокойно отреагировал подполковник. — У нас, между прочим тоже. А ведь по большому счету войны люди не хотели. По крайней мере, подавляющее большинство.

— Что же толкнуло?

— Мне кажется, когда на Грозный пошли танки, оружие в руки взяли даже те, кто ненавидел Дудаева. А об этом как раз и не подумали, мозгов не хватило. Словом, чеченская собака могла пробежать, отбрехав впустую, мимо, но в России кто-то взял палку и бросил в нее. Собака огрызнулась, оскалилась. Это не понравилось, и вместо палки вытащили ружье… Одним бы переломать руки, а вторым выбить клыки. Не умеете разговаривать по-людски — не хрен занимать посты. И пудрить людям мозги своей незаменимостью.

— Извини, но после всего, что произошло, защищать чеченцев…

— Не чеченцев хочу защищать, а истину.

Говорили шепотом, некоторые слова домысливали. По каким-то позициям не соглашались меж собой, но предпочитали не спорить, а продолжать разговор: он всегда скрашивает дорогу. Не говоря уже о том, что офицеры просто боялись остаться наедине со своими мыслями.

Дошло и до того, о чем Заремба догадался еще в Балашихе:

— Теперь мне окончательно ясно, почему группу подбирали именно таким способом, чтобы ни у кого не оказалось родных и близких. Погибших никто не станет искать. Грамотно, но… подло ведь!

— Конец восьмидесятых и девяностые годы по количеству подлости могут, наверное, соперничать с целыми столетиями, — на этот раз безоговорочно согласился подполковник. — Хотя о народе и о его интересах орется больше и чаще.

Помолчали, пролистывая в памяти события последних лет и сопоставляя их со своей судьбой. Пограничник остановился на самом главном:

— Знаешь, я ездил на проводы заставы. Когда снимали заставу, — уточнил Туманов. — Бээмпешки выходят за КПП, водители дают сигнал — и вдруг слышу, что у каждой машины свой голос. Они по-разному сигналят, Алексей. Они плакали, не говоря уже о солдатах. До сих пор в ушах эти сирены.

— Ты терял символ, — согласился с печалью пограничника Заремба. — А вот мне даже попрощаться не с чем было. Бригаду спешно создавали после октябрьских событий в Москве для всяких новых усмирений. И флаг не успели дать. Новые знамена, как ты знаешь, не утвердили до сих пор, вот и воевал мой спецназ без боевого Знамени. Представляешь, солдаты без Знамени, хотя у каждого грудь в орденах и медалях! На чем еще армия держится? Наверное, на таких остающихся там пока дураках, как мы. Тут ты прав.

— Нас выгоняют, — напомнил Туманов нынешнее положение обоих.

— Выгоняют. И тут же со стороны тайно зовут снова. Как думаешь, нам гордиться или… — Заремба не смог подобрать определение, но все равно повернулся к спутнику: и так ведь ясно, о чем речь.

— «Или», — высказал свое мнение пограничник. И без перехода вспомнил: — А Марина все же хорошая женщина… была. Жалко ее.

— Всех жалко. А ее вдвойне, — вздохнул Заремба. — Семен ей больше, конечно, подходил, чем Иван.

— Они лежат рядом, — вспомнил Туманов последнюю Божью волю.

— Земля им пухом. А мы им не судьи.

Лес настолько привык к путникам, что перестал вслушиваться в их шепот, занимался сам собой — шорохами, вздохами, перекликами. На общее благо поблизости не оказалось дур-сорок, и никто ни за кем вроде не подсматривал и не верещал об увиденном на всю округу. Овчарка, вон, попыталась показать свою удаль и осведомленность — и что?

Все, что не ваше, — не трогайте…

В то же время тишина не давала никаких подсказок, и когда спецназовцы услышали стрельбу, обрадовались: значит, посты близко. Российские солдатики, посланные умирать неизвестно за что, без знамен и четких приказов, более всего не любили ночи и стреляли в темноту на каждый шорох, лишь бы обмануть судьбу и продержаться до рассвета. При дневном свете умирать вроде не так страшно…

Беспорядочная стрельба напомнила пограничнику его недавние заботы:

— Мне однажды на заставу пришло указание из отряда: в целях экономии при выполнении начального упражнения сократить количество патронов. А на выполнение упражнения выдается всего-то три патрона. Долго думали, как выискать в них тридцать процентов.

— Нашли?

— А как же! Отрапортовал: резервы найдены, распоряжение выполнено. Похвалили. Какое же идиотство творится в верхах!

Заремба лишь вздохнул, чтобы не бередить душу. Уж ему-то, вроде без войны заимевшему на грудь четыре боевых ордена, не знать, какие дыры латать посылают армию. Личная преданность становится главнее ума. Ох, аукнется это армии и стране. Уже аукнулось в Чечне!..

Вздох подполковника Туманов расценил по-своему:

— Не согласен?

— Куда уж не соглашаться! — махнул рукой Заремба. — Чай, глаза на месте.

На данный момент важнее было, чтобы на месте находились уши. По стрельбе, понемногу приближающейся, пытались определить расстояние до поста и в какую сторону чаще всего стреляют. Немного помог сориентироваться какой-то сумасшедший бронетранспортер, неизвестно чей и неизвестно почему раскатывающий ночью по трассе. Пулеметчик тоже не мог оставить его без внимания, и по гулу машины, стрельбе, ее сопровождавшей, мысленно прочертили трассу и наметили сбочь ее пост.

— Все, дальше опасно, — остановился спецназовец. — Дальше пойдут минные поля, да и свои еще перестреляют.

Пограничник глянул удивленно: а до этого нас кто расстреливал, не свои?

— Имею в виду — по дурости.

Пограничник склонил голову еще удивленнее: а ребята убиты разве не по дурости?

— Короче, готовим ночлег, — отмел философию подполковник.

Первым делом произвели ревизию оставшегося. Из еды — фляжка воды, немного соли и НЗ — два тюбика с какой-то кашей от космонавтов. Плюс грецкий орех.