Геннадий Семенихин - Жили два друга

За окном распускался огромный столб дыма, перемешанного с песком и землей.

– Коля, нас бомбят, – кинулась она к Демину, но он давно уже проснулся.

– Успокойся, – усмехнулся он, – мы с тобой на третьем этаже и едва ли успеем добежать до убежища… А впрочем, иди одна, обязательно иди!

– Да за кого ты меня принимаешь, – возмутилась Зара, – чтобы я тебя бросила? Ни за что?

– Тогда садись рядом, – пригласил он.

Зарема присела на корточки перед койкой, и Демин взял ее тяжелую, чуть распущенную снизу косу, накрыл ею свое лицо и счастливо засмеялся.

– Черт возьми, какой я, очевидно, богатый, если есть у меня такая коса, такие дивные черные глаза и такая жена, какой даже сам Хазбулат удалой никогда не имел. Зарочка, жена! Никогда не думал, что слово жена такое мягкое, нежное.

Он явно бравировал. Зара это знала и в душе была ему чрезвычайно благодарна, угадывая, что хотел он в эту минуту уберечь ее от бесполезного страха.

– А тебе бы надо злюку, бабу-ягу какую-нибудь! – сказала она.

Он не успел ответить.

Снова застонали падающие бомбы. Но на этот раз взрывы проследовали где-то дальше, только окна отозвались на них жалобным дребезжанием.

– Зара, посмотри, сколько их, но не подходи близко к подоконнику… осколки.

Магомедовой было страшновато, но чуть насмешливый ледяной тон Николая заставил ее успокоиться, и она подошла к самому краю оконной рамы. Увидела косое небо над соснами и на его темноватом фоне косяк наплывающих самолетов с черными крестами на крыльях. Успела насчитать шесть, и вдруг треск пушечных очередей разорвал пахучий весенний воздух. Сразу же две фашистские машины подернулись дымом.

– Горит! – радостно закричала Зарема. – Горит фашист проклятый! Два уже горят, Коля, а их всего шесть.

– Так им и надо, – откликнулся Демин. – А какие истребители их бьют?

– По-моему, «Лавочкины».

– «По-моему», «по-моему», – передразнил он. – Жена летчика должна знать точно.

– «Лавочкины», товарищ старший лейтенант, то есть муж, – засмеялась, Зара.

– О, это, наверное, кожедубовцы. На нашем участке на ЛА-пятых они работают. Тогда гитлеровцам несдобровать, это уж точно.

Магомедова увидела, как четыре фашистских бомбардировщика поспешно развернулись на юг, но в эту минуту истребители с головокружительной высоты спикировали на них, и произошло необыкновенное. В обиходе это называлось разобрать цели. Замелькали трассы, и фашистские самолеты дружно вспыхнули и ринулись вниз, потеряв управление. Четыре костра запылали на земле. А четверка «Лавочкиных» растворилась в голубом небе.

– Коля, это необыкновенно, – захлопала в ладоши Зарема, – я еще никогда не видела такого. Они уничтожили всю группу фрицев.

– Что ты говоришь! – заволновался Демин. – Вот это да! Вот это асы! – Задумался и прибавил: – Если бы я был художником и смог бы изобразить этот бой на полотне, я бы его назвал «возмездие».

Выстрелы и взрывы смолкли, небо стало ясным и чистым, но в госпитальном коридоре долго еще хлопали двери и раздавались возбужденные голоса. К ним в палату около часу никто не заходил, и оба про себя подумали, что об их существовании разволновавшийся медперсонал совсем забыл. Потом со скрипом распахнулась дверь, и в сопровождении неразговорчивой пожилой медсестры вошел высокий, неестественно прямой подполковник Дранко, молча придвинул к себе стул. Из кармашка на белом хрустящем халате торчала черная трубка стетоскопа.

– Как себя чувствуете, Демин? – осведомился он предельно равнодушным голосом. – Боли где-нибудь ощущаете?

– Спасибо. Нигде, – сухо ответил Демин. – Да и какое это имеет значение, я уже конченая личность.

– Это почему же? – вяло усмехнулся хирург, думая о чем-то другом.

– Потому что больше мне не летать.

– Резонное опасение, – кивнул Дранко, – скрывать я от вас не стану. Действительно, с травмированным зрением вряд ли вам придется летать. Но откуда вы взяли, что вы конченый? Что за вздор! Завтра вечером придет большой санитарный транспорт и заберет вас в город, где давно уже есть освещение. Мой друг Иван Никанорович Меньшиков поправит вам зрение. У него золотые руки л не менее золотая голова… Так что вам жить да жить. А теперь до вечернего, более детального обхода. Сейчас вам принесут обед. Мы тут задержались в связи с налетом.

Дранко сделал шаг к двери. Зарема вслед громко и беззаботно протараторила:

– Вот здорово! Значит, к нам сейчас придет Женя Ильинская, наша опекунша.

И вдруг Дранко остановился как подстреленный.

Острые его лопатки болезненно вздрогнули. Могло показаться, он оступился и теперь замер от неожиданной боли Он медленно обернулся, и стетоскоп выпал из кармана. Сняв пенсне, Дранко обвел обоих подслеповатыми глазами и каким-то скучным голосом произнес:

– Женя к вам не придет.

– Но почему? – удивилась Зарема. – Она же утром нам пообещала, товарищ подполковник. Мы с ней так подружились.

– Она не придет ни сегодня, ни завтра, – тихо повторил хирург. – Дело в том, что полчаса назад фашистские «юнкерсы» бомбили вокзал и эшелон с ранеными… Женя убита осколком фугасной бомбы.

– Женя! – отступая к холодной стене, прошептала остолбеневшая Зара. – Нет! Нет! – повторила она, жестом ограждая себя от чего-то неминуемого, во что никак не хотела поверить. – Нет. Это недоразумение, ошибка.

Но Дранко уже взял себя в руки. В нем снова ожил хирург, видавший на своем веку десятки смертей. Обычным надтреснутым голосом он произнес:

– К сожалению, это так, милая девушка. Война – страшная машина, которая быстро переводит человека из состояния жизни в состояние смерти, не разбираясь при этом, кого она берет – умного или глупого, доброго или злого. Весь госпиталь любил эту девочку… А что мы о ней знали? Веселая, острая на язык, добрая. Часто рассказывала о своих любовных похождениях, которых у нее на самом деле никогда не было. Недоедала, чтобы припрятать продукты, а потом, что можно, переправить в Москву старенькой матери, железнодорожной кондукторше на пенсии. Не дожила до своего совершеннолетия. Вот и все. Вот и судьба человека в прифронтовой полосе.

Зарема беззвучно давилась слезами. Одинокий глаз Демина свирепо уставился в прямоугольник окна.

– Дали бы мне сейчас штурмовик и не было бы этих бинтов, я бы за эту девчушку ох и положил фашистов! И не обращайте внимания, доктор, на то, что я выражаюсь несколько театрально.

Дранко сочувственно посмотрел на летчика и утвердил на носу пенсне. Зарема, тяжко вздохнув, пояснила:

– Да, да, вы не подумайте, что Коля рисуется. Оп умеет мстить за своих близких. Если бы вы знали, доктор, как он отомстил за сестру. Он до такой высоты снижался, что рубил фашистские головы винтом. Уй, я даже никогда такому бы и не поверила! Говорят, это единственный случай в авиации, когда летчик использовал как оружие винт своего самолета.