Геннадий Семенихин - Жили два друга

Величие этой картины за самое сердце брало Демина, быстро полюбившего этот город, куда забросила его судьба.

Но сейчас во мгле ничего этого он не увидел. В холодном вагоне трамвая он изрядно прозяб и, когда вышел на конечной остановке, с удовольствием потоптался на асфальтовом тротуаре. Здесь сходились две самые людные улицы: проспект Революции и Московская Мокрый снег, к его счастью, перестал валиться с низкого неба, с реки потянуло легким сыроватым ветерком. Стена от трамвайной остановки темнели широкие ворота Центрального городского парка культуры и отдыха Изредка парочки заходили в парк через тускло освещенной вход. Глядя им вслед, Демин вдруг ощутил как закипает в нем злость. «Ишь, куда решил студентик Зарку мою увести!» В нем сейчас угасло все мягкое и доброе. В нем сейчас пробудился летчик, такой, каким он бывает перед атакой. Настороженный, насмешливо-грубый решительный и, конечно же, дерзкий. «Надо это все подавить, – твердо одернул себя Демин, – я же дал Зарочке слово его не обижать».

Николай огляделся по сторонам. Несколько человек в рабочих спецовках, стайка студентов, весело размахивавших папками и портфелями, старушка с хозяйственной сумкой, – и вдруг он заметил высокого паренька в модном демисезонном пальто. Поднятый воротник прикрывал курчавый затылок. «Он, – подумал Николай Парнишка чем-то напоминал ему погибшего Леню Пчелинцева, и это напоминание несколько притуши то чувство неприязни. – Ленька, правда, был крупнее мужественнее», – размышлял Николай, рассматривая паренька.

Чтобы не ошибиться и не принять за Володю кого-нибудь другого, Демин пропустил три трамвая Ни в один из них парнишка не сел, по при подходе каждого напряженно всматривался в ожидании. Сомнений не оставалось. «Ну и задала же мне работу Зарка, – усмехнулся Демин. – А сейчас небось мечется по комнате, ожидая моего возвращения. Однако пора действовать».

– Эй, приятель, дай-ка закурить.

Парнишка обернулся и рассеянно посмотрел на его шинель со споротыми погонами.

– Я некурящий, – ответил он и взглянул на ручные часы.

– Может, в пивнушку зайдем, согреемся? – с тем же грубоватым дружелюбием предложил Демин и пальцем показал на дощатый коричневый павильон с освещенной вывеской «Пиво-воды», дверь которого ежеминутно открывалась и закрывалась. – Кружку подогретого пива плюс сто пятьдесят, или, как говорят ныне шоферы, «полуторку с прицепом»?

– Я этим фольклором не пользуюсь, – насмешливо промолвил парнишка.

– Напрасно. Это помогает согреться.

– Но я непьющий, – засмеялся парень.

– А чего же ты тогда здесь топчешься?

– А это уж мое дело, – сказал парень с неожиданной сухостью.

– Да как сказать, – снова усмехнулся летчик, – может, и не только твое. Ты ведь Зару ждешь?

По лицу студента метнулась тень, в широко раскрытых глазах отразилась растерянность.

– А вы откуда знаете? – начал он было заносчиво, но тотчас сник. – Да, ее.

– Не придет Зара к тебе на свидание, парень, ни сегодня, ни завтра. Никогда не придет.

– Вы что? Ее муж?

– А ты думал, сосед? – ухмыльнулся Демин. – Вряд ли это стоит уточнять, парень. Очень она просила меня передать, что не придет. Как видишь, специально для этого я и приехал. Значит, в пивнушку не хочешь? Жаль. Ну раз закурить не хочешь и от кружки пива с прицепом отказываешься, иди тогда домой.

– Но позвольте, кто вам дал право?! – задиристо воскликнул студент.

Демин рассмеялся:

– Послушай, парень. Для тебя Зарема дорогой человек, не правда ли?

– Да. Дорогой, – ответил он, вспыхивая.

– А ты знаешь, что любовь к дорогому человеку надо заслужить?

– Я вас не понимаю…

– Где ты был в сорок третьем году?

– Как где? Учился в школе.

– А из меня вражеские зенитки и «мессеры» кровь капля по капле выпускали. И в каждый боевой полет Зара меня провожала. И всегда из боя ожидала Вот и рассуди, кто из нас имеет право на ее любовь: ты или я? Иди-ка домой, парень, греться…

Студент удивленно посмотрел на летчика, повернулся к нему спиной и зашагал прочь. А Демин устало вздохнул и с первым же трамваем поехал дамой Зара еще не спала. В длинном ночном халате сидела она на диване, поджав под себя ноги. Глаза ее напряженно следили за Деминым, пока он снимал шинель и намокшие сапоги.

– Ты… ты его не обидел? – спросила она.

– Зачем же?

– Слава богу.

– Может, аллаху?

– Не-е, – успокоившись, протянула она – Я теперь отреклась от Корана. Я – самая сущность христианской религии и живу по заповеди: жена да убоится своего мужа. Хи!

Демин приблизился к ней, и Зара шутливо толкнула его головой в плечо.

– Уй, какой ты холодный. Изыдь!

Он помолчал, твердой ладонью погладил ее по волосам, как маленькую, ничего не понимающую девочку.

– Как хорошо, что ты есть! – воскликнул он – Что бы было, если бы тебя не было!

А однажды зимним вечером Зарема пришла радостно возбужденная и с сияющим лицом обратилась к мужу – Поздравь, Коленька. Меня членом комсомольского бюро избрали.

– Поздравляю, – ответил он не сразу и как-то невесело.

Зарема, вешая пальто, обернулась:

– Почему такой минорный тон? Ты не рад?

– Рад и даже завидую, – усмехнулся он. – Только, знаешь, о чем я подумал?

– О чем же?

– О том, что ты настоящая студентка, а я нет.

– Почему?

– Ты каждый день в кипении, в заботах. С утра и до вечера в коллективе. А я студент вечерний, да еще не работающий. Счетоводом в бухгалтерию идти как-то неловко, а на завод поступать – силенок еще после ранений не набрал. Вот и тоскую по коллективу. Эх, хорошо было в полку. Там ты весь на виду. И тебя поправят, если надо, и ты свое слово всегда сказать можешь. А сейчас что? Только по двадцать копеек в месяц в жактовскую комсомольскую организацию взносы плачу, как инвалид Великой Отечественной войны.

Зарема строго нахмурила брови:

– Брось, Коля, ты отдал народу самое дорогое – свою кровь, свое здоровье. Разве не так? Когда окрепнешь, подыщем тебе и работенку интересную. А пока ты должен помнить слова одного из классиков марксизма, что такое семья.

– Ячейка и основа государства.

– Вот именно, – победно улыбнулась Зарема, – а потому давай-ка разогреем чай да позаботимся об ужине.

В середине апреля даже здесь, в северном городе, зазвенели птичьи голоса. Потеплело ночами, а днем веселое солнце щедро било в окна домов.

В эту ночь приснился Демину сон. Будто снова полевой аэродром и стоянка ИЛа. На деревянном ящике сидит Фатех Рамазанов, его моторист. В руках у него саратовская гармонь с колокольчиками, растягивая ее мехи, оглашая тишину летного поля их звоном, поет Рамазанов, безмятежно жмуря татарские свои глазенки: