Юрий Слепухин - Ничего кроме надежды

– Александр Семенович, поставим вопрос в такой форме: позволяет ли тот объем информации, которым вы располагаете в отношении Земцевой Людмилы Алексеевны, утверждать, со всей уверенностью, что она, находясь в Германии, не могла совершить каких-либо действий, наносящих прямой или косвенный ущерб интересам нашей Родины? Иными словами, ручаетесь ли вы за нее в этом смысле. Или же – в принципе допускаете, что таковые действия могли быть ею совершены. Согласитесь, тут ведь либо одно – либо другое...

...Да, непоправимого, непоправимого и бессмысленного, потому что помочь ей он все равно уже не поможет, что бы ни сказал. Да и – строго говоря – что он, действительно, знает? Люди во время войны так меняются, попадают в такие переделки, что уверенным, конечно, нельзя быть ни в чем. Абсолютно уверенным. Тем более что донкихотство может обойтись слишком дорого. Не ему, а той же Татьяне, тому же Болховитинову, которого все равно придется вытаскивать, а кто сможет вытащить, если не он...

Николаев рывком крутнул кресло, встал и, выйдя из-за письменного стола, пересек комнату по диагонали.

– Ручаться, естественно, я за Земцеву не могу, – сказал он, не глядя на майора. – Нужным для этого объемом информации никогда не располагал. Думаю, однако, что...

– Благодарю вас, Александр Семенович, – тот тоже встал, держа папку перед грудью. – Не будем больше отнимать вашего времени, – сказал он с каким-то полупоклоном, и этот полупоклон, и писарским жестом прижатая к груди папочка – после того, что майор так бесцеремонно прервал генерал-полковника, не дав себе труда дослушать фразу, – показались Николаеву почти глумливыми; бледная поганка, подумал он, вот самое точное для него определение.

– Всего доброго, – сухо сказал он. – Будете проходить через приемную – пошлите ко мне порученца, он там сидит.

Майор вышел, тотчас вошел порученец, молодой подполковник Силантьев.

– Простите, что задержал вас, – сказал Николаев, – ступайте отдыхать. Татьяна Викторовна не звонила еще?

– Так точно, с контрольно-пропускного в Пирне, товарищ генерал-полковник.

– Встретили ее там, все в порядке?

– Встретили, так точно, скоро будут здесь. Я сказал, чтобы ехали через Фрейталь и Вильсдруф, там дорога лучше.

– Спасибо, Силантьев, можете быть свободны...

Еще год назад такое было бы невозможно. Не посмели бы. Да, это уже что-то новое. Не такое уж новое, впрочем. Скорее – хорошо забытое старое. Ничего, теперь напомнят...

Подойдя к шкафу, он достал початую бутылку и, налив полстакана, вытянул не отрываясь. Захотелось вдруг напиться до беспамятства, чтобы до утра мертвым сном; он так и сделал бы, если бы не племянница. Надо ведь встретить, спросить, как прошло свидание. Теперь придется постоянно врать, она время от времени напоминает – неужели до сих пор ничего не удалось выяснить насчет Люси. Не удалось и не удастся, глупо спрашивать, людей или нашли сразу, или они не найдутся никогда. Пропали, исчезли, нет их больше! Мало ли наших бесследно пропало здесь во время бомбежек или ушло на Запад, осталось там. Люсенька Земцева, подумать только. Он брезгливо дернул щекой, вспомнив слова майора – «вступила в половую связь с офицером вермахта», – и торопливо налил себе еще, словно пытаясь коньяком смыть привкус омерзения. Такая была примерная девочка, еще Татьяне обычно ставил ее в пример...

...Аккуратненькая всегда, миловидная, косы этак коронкой – вокруг головы. Помнится, в пионерском галстуке еще приходила. Черт знает что. Немецкий капитан какой-то, герр гауптман, то ли физик, то ли шпион, еще и с путчистами этими путался... подозрительнейший тип, неудивительно что СМЕРШ сделал стойку. И Людмила Земцева. Тьфу, мерзость... Может, наврал белесый майор? Да нет, какой смысл придумывать такое...

Да, год назад бледная погань держала бы себя иначе. Особенно-то они и тогда не стеснялись; вспомнился идиотский вопрос какого-то щелкопера на недавнем приеме: «Ощущаете ли вы, господин генерал, что армия теперь пользуется у партийного руководства большим доверием, чем в предвоенные годы?» (Переведите господину корреспонденту, что вопрос считаю в высшей степени некорректным; Красная Армия неотделима от народа, от партии и, естественно, всегда пользовалась у руководства полнейшим доверием. Фигляр, тебе не в газете работать, а проявлять резвость мысли где-нибудь на подмостках.) Не стеснялись и во время войны, но все же по пустякам не усердствовали сверх меры. Ну а теперь-то уж чего стесняться! Теперь на повестке дня опять бдительность, не утратил же силу пресловутый закон обострения классовой борьбы по мере роста успехов.

Напиться бы, подумал он с тоской и убрал бутылку в шкаф. До беспамятства, чтобы сразу долой из головы все – и белесый майор, и примерная девочка Люся, вступившая в половую связь с офицером вермахта, и генерал-полковник Николаев. Он-то в первую очередь. И нечего себя обманывать насчет того, откуда этот привкус омерзения; а ведь пытаешься, делаешь вид, будто омерзение от рассказанного майором. Люда Земцева тут не при чем. Вступила, так вступила, вопрос сугубо личного характера, весьма интимный, постороннему об этом судить нельзя. А если любила? Не в Люсе дело. И не в майоре, конечно, мало ли он повидал этой погани, пора было привыкнуть, да он и привык. К себе не привыкнешь, вот что худо. К себе – каким стал, каким тебя сделали...

Покойный брат был человек редкостного везенья, Татьяниному отцу везло во всем, даже умереть сумел в удобный момент – в тридцать шестом (на самом пороге: годом позже, по всей вероятности, главный инженер «Востсибмаша» уже не удостоился бы некролога в «Социндустрии», мог фигурировать в публикациях совершенно иного рода). И со стороны – если не вникать – может показаться, что везенье это он унаследовал от Виктора вместе с племянницей. От «ежовых рукавиц» его спасло то, что слишком долго засиделся в майорах; как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Командующий его невзлюбил (за «интеллихэнтность», скорее всего), действительно не давал ходу, и в определенный момент это неожиданно сработало в его пользу. Шло уже великое «оздоровление кадров», Дом комсостава опустел на одну треть (мог бы и наполовину, да начальство рангом повыше обитало в других домах), а ему вдруг дали бригаду, наградили медалью «XX лет РККА», потом послали в Монголию – везение продолжалось. Так это выглядело со стороны, если не вникать.

А если вникнуть, то была и другая сторона. Даже получив Героя, он не обольщался относительно прочности своего положения, в случае чего, Золотая Звезда защитой не оказалась бы, других не защитили и маршальские. Поэтому – положение обязывает! – приходилось соответствовать. Приходилось оправдывать доверие. Где-то проголосовать «за», где-то промолчать, где-то, наоборот, выступить – все это, как правило, вопреки тому, что думал. Да, да, и вопреки совести, если называть вещи своими именами. А была ли возможность поступать иначе?