Юрий Слепухин - Ничего кроме надежды

И хотя многие из персонажей романов не встречаются друг с другом – они живут в одном душевном « слое » : хотят разобраться в себе, в других и во всей этой страшной « мутирующей » действительности вокруг. Таков, например, Дежнев, испытывающий глубокое отвращение к навязанной ему войной « профессии убивателя » . И внутренние борения Игнатьева в последнем романе, и страдания Татьяны Николаевой, и мучительные переживания Елены, и просто эпизодические, мимолетные, но ранящие сдвиги (например, в последнем романе, когда немецкая девчонка в форме « гитлерюгенд » попадает в советский плен и – от ужаса, в смятении, во внушенной себе безнадежности, ни во что не веря, взрывает гранатой себя и пожалевшего ее старого советского солдата: в душе человеческой оказываются расстроенными, выведенными из нормы самые простые и главные « рефлексы » . И как трудно они восстанавливаются.). Непрощаемая вина войны в этом разобщении людей, в « расколе » великой единой правды, которую не заменить никакой « казенной » идеологией – с той ли, с другой стороны – отменившей общечеловеческую истину (а без нее не выжить: ни тогда, ни сейчас).

Перемены, которые мы – в России, да и во всем мире – пережили в XX веке – сделали умы и души « портативными » , способными к самым противоестественным превращениям. Вот одно из рассуждений Елены в последнем романе: « Да, странно, но иначе невозможно, пожалуй, иначе нельзя было бы жить – если бы не эта способность забывать даже самое страшное, смириться с потерей самого дорогого, войти в новый отрезок жизни – как входят в новый, не обжитой еще дом – налегке, оставив за порогом все прежнее... » . В этом – вина войны, да и всей нашей истории перед истинной ЖИЗНЬЮ, перед человеческой ДУШОЙ. И хотя А. Твардовский писал в своей великой поэме: « Бой идет не ради славы. Ради жизни на земле » , – та война все же слишком много сделала против жизни на земле (да и все остальные войны XX века!). Это выражает внутренний дух военной тетралогии Юрия Слепухина.

Этим она включается в муки осмысления нашей военной истории – от написанных в обжигающем огне войны книг 40-х годов до наших дней – с книгами Владимира Богомолова, Константина Воробьева, Григория Бакланова, Василия Быкова, Светланы Алексиевич, Виктора Астафьева (с его жестоко правдивым последним незавершенным романом « Прокляты и убиты » )...

...Окинем хотя бы беглым взглядом романы слепухинской тетралогии – один за другим.

Вот « Перекресток » , первый роман, задуманный еще в Аргентине, в годы вынужденной эмиграции. Там создана картина предвоенной, во глубине нарастающе тревожной, но во внушенном идеологией сознании всех его, особенно молодых персонажей, – бесконечно увлекательной, светлой жизни. Жизни, запланировано устремленной в грядущее – еще более счастливое и послушное.

Там завязываются судьбы молодых людей, тогда еще школьников, юных энтузиастов и оптимистов, которым, увы, предстоит пройти страшный путь через всякое на войне. Это Сергей Дежнев, Татьяна Николаева – племянница кадрового военного Николаева – Дядисаши, это Людмила Земцева, Леша Кривошеин (Кривошип), Володя Глушко...

В первых главах перед нами, как сказано, поток юной, радостной, увлеченной мечты, ослепляющей мысль. Вот Сережа Дежнев, старшеклассник: « Жизнь была слишком интересной, для того, чтобы ломать голову над ее смыслом » . (А ведь придется, да еще как придется поломать! Вся жизнь окажется (точнее – внушенные представления о жизни!) – совсем иной, все полетит вверх тормашками в самом скором времени!).

Совсем незадолго до войны их поведение определяли романтические увлечения: « Мы земную жизнь переделаем! » Вот у Сергея Дежнева: « Овладеть наукой, которая способна превратить машину в разумное существо! » (а тем временем их самих – разумные существа, казалось бы! – превращают в послушные исполнительные машины...) Вот Татьяна Николаева, насмотревшись фильмов о « шпионах » , вдруг увлекается: « А ведь самому быть диверсантом тоже интересно... Если для своей страны.. » .) Их чистые души – своего рода « табула раса » , где пропаганде, идеологии можно писать все, что угодно. И все же преобладает – при всей наивности – искреннее стремление к защите светлых идеалов, героические мечтания (хотя порою вдруг охватывает их – на фоне всеобщего оптимизма – настроение одиночества...).

Еще неведомо им – они живут в своего рода тщательно дистиллированном мире (хотя слышен, слышен порою голос интуиции!), – что уже приближается к их стране, к их жизням и судьбам — иная, жестокая реальность: они, « ...не знают, что в эти часы на мир уже обрушилась самая страшная из новостей. Свинцовый ветер войны уже метет по дорогам Польши » . Идет тревожный сентябрь 1939 года, начало войны, которая вскоре все переменит в их судьбах.

...Да, внушенная идеология до поры до времени помогает преодолеть одиночество (за которым, между прочим, еще не сознаваемый молодыми разрыв с народной традицией). Вот почему старшее поколение – воплощение духа традиционного ДОМА, оказывается насильно – в духовном смысле – отделенным от юного поколения энтузиастов: « Мать теперь что! Мать и обождать может, ничего ей не сделается » , – с печалью думает одна из матерей (Настасья Ильинична, мать Сережи Дежнева).

...А юные наивно надеются, что война закончится к лету сорокового года.

И все же внутренний мир живого человека нельзя заменить иллюзорным, заданным, как сказали бы сейчас, виртуальным образом мира. Нет, человек интуитивно переживает чувство природы, он любит и страдает, он полон возможностей, которые еще живы в глубинах его внутреннего мира.

И уже в этом романе встает первая и – пожалуй! – одна из главных драматических коллизий: ВОЙНА И ЛЮБОВЬ! Затем этот сюжет проходит через всю тетралогию.

И вот что еще нельзя не заметить: все же это поколение юных – может, оттого, что оно « отщепилось » от поколений предшествующих, – наивно, но искренне и возвышенно. Не потому ли предстоит ему взять на себя тяжкий груз познания и прозрения!? Разумеется, отсутствие опоры в старшем поколении – большая травма, которую они все же не могут – пусть не все сознавая – не переживать. (Но в трудных случаях им на помощь все-таки приходят « старики » , их житейская мудрость и всепрощение).