Григорий Коновалов - Истоки. Книга первая

Покончив с делами, которые оказались не столь уж значительными, чтобы из-за них ехать за сто верст, Холодов решился на прямую откровенность.

– Хочу поговорить с вами по душам. Мы земляки. Я немного знаю вашу семью. Ваш брат, Михаил, напрасно злится на меня, – четко, не смущаясь, говорил Холодов. – Я ни в чем не виноват.

И пока он говорил, Александр, опустив глаза, смотрел на его великолепные бурки. С большим трудом удалось ему овладеть собой, и тогда он в упор взглянул в глаза майору.

Валентин умолк. В эту минуту он почувствовал, что у Крупнова есть что-то более значительное и важное, чем звание и положение, и что будь сейчас он, Холодов, хоть самим главнокомандующим, перед ним все равно не раскрылся бы этот сержант. Теперь он сознавал свой промах. Злясь на себя, Валентин встал и потянулся рукой к бекеше, висевшей на гвозде.

Александр вытащил из-под койки ящик, поставил на стол:

– Ешьте, пожалуйста. Из дому получил.

Холодов нахмурился, потом махнул рукой, взял яблоко.

– Чудесные! Наверное, сестра прислала? Да?

– Ленка вот эти перчатки связала. – И Александр достал из кармана шубы мягкие перчатки.

Холодов с задумчивой улыбкой мял их в руках.

Александр набил его карманы яблоками, вышел проводить на крыльцо.

– Это память о Волге, – сказал Холодов. – Будете писать своим, от меня поклон… Ведь земляки!

Взвихривая снег, машина покатила за околицу. Александр постоял, пока не исчез ее красный хвостовой огонь, потом вернулся в комнату, одарил яблоками товарищей. В эту ночь он долго не мог заснуть, растревоженный встречей с Холодовым.

Рано утром получил приказ готовиться к походу. Под вечер батальон снялся и вышел на железную дорогу. Через сутки выгрузились на предпоследней перед границей станции и маршем, в составе батальона, перешли на новые позиции.

Утром Вениамин Ясаков в паре с Абзалом Галимовым встал в дозор у опушки леса.

– Ай, Ясак, Ясак, какая земля наша громадная! – сказал Галимов, жмуря тигриные глаза. – Дальний Восток и вот этот край!

С этого дня и началась особая, пограничная жизнь, полная таинственности и настороженности.

В Москву, на первомайский парад, поехал Александр Крупнов со своим батальоном. Интендант выдал бойцам новое обмундирование взамен старого.

В вагоне, как только поезд тронулся, Ясаков распаковал ящик.

– Удружил нам интендант! Консервы, компот. Эге!

На самом дне лежал узелок с приколотой к нему запиской: «Поручение дорогим орлам от интендантской крысы: смело развяжите узел – в нем взрывчатых веществ нет, а есть только горючее и туфли. Горючее выпейте, подкрепив свое пошатнувшееся здоровье. Туфли снесите моей сестре Лине, которая живет в доме № 20 по Тверской-Ямской да вдоль по Питерской. Передайте боевой привет Москве от интенданта 3 ранга».

Красноармейцы засмеялись, но тут же умолкли под строгим взглядом сержанта. Александр вертел в руках литровку, хмурился, и желваки вспухали под тугой кожей на его челюстях. Ясаков, как бы нечаянно, закрыл окно.

Александр отдал бутылку Ясакову, подошел к двери теплушки. Провожая взглядом залитые вешними водами низины и леса в первой зелени, он вспоминал Волгу, и сильно хотелось ему простого, но невозможного теперь счастья: побывать дома. В финскую кампанию тоска по дому не так сильно давила сердце. Тогда верилось в скорое возвращение. Теперь уже не было надежды: его сделали сержантом, учтя боевой опыт. А вдруг всю жизнь служить! И не было желания подавлять эту горячую тоску по родному гнезду. Хотя бы на один час домой! Повидать родных. Он прислонился плечом к приоткрытой двери теплушки. Тень поезда гасила солнечные краски на полях, дым обволакивал деревья…

Мечты его настойчиво кружили вокруг Веры, и губы ее манили к себе томительно. Это было страшно, как преступление: ее любит брат. Но что-то подсказывало Александру, что любовь Михаила необидчивая, безнадежная и потому неуязвимая. Пожалуй, самое главное, что привязывало Александра к Вере, было ее сиротство, тихий нрав, скрытность, за которой таилось так много недосказанного, доброго и прекрасного. Он воображал, как они с Верой заживут в родном доме со стариками, станут воспитывать Женю и Костю. Вера – учительница, скромная, любимая в семье Крупновых, он – обер-мастер, учит ремеслу Женю. Вечерами в их дом приходят сталевары, Рэм, Веня…

Он не говорил Вере о своих чувствах к ней, сам еще не зная, как он любит ее: как сестру или женщину. Временами все же казалось, что она – не случайна в жизни Михаила.

Александр вернулся к бойцам. На ящике был собран обед. Медленно жевал Александр хлеб, вслушиваясь в степенный говор красноармейцев, лежавших на нарах. Им тоже хочется домой, особенно Ясакову.

– Вам, Александр Денисович, да еще Абзалу чего скучать по дому? – говорил Ясаков. – Холостые, неженатые, ребята тороватые. Вот Варсонофий Соколов, тот, наверное, горючей тоской исходит по своей хохлушке. Верно, Варсонофий?

– Не разобрался я еще в семейной жизни. На станции встретит – не узнаю.

– Затянем, братцы, нашу волжскую, – предложил Александр. – Начинай, Абзал.

Галимов спрыгнул на пол по-кошачьи ловко и легко, приподнял полудужья черных бровей, чуть скривил рот и затянул:

– Эх, да вни-и-из по ма-а-а-тушке по Волге… – Тянул он так длинно, будто плыл от Казани до Астрахани.

– По широкому, братцы, раздолью, – подкрепил Абзала сердитым голосом Соколов.

А когда вплелись голоса Ясакова и Крупнова, Абзал передохнул, и под конец куплета тонкой струной зазвенел его тенор. Теперь пели тише, задушевнее, зажмурившись, опустив головы…

На разъезде Полесье встретила Соколова плотненькая жена – та самая Катерина, с которой гулял он зимой. Бойцы оставили молодых и стояли на перроне, пока не подали паровоз. Катерина вышла из вагона румяная и смущенно-счастливая.

А как тронулся поезд, Соколов вскоре уснул. Товарищи его долго возились на нарах.

– Жестко спать! – жаловался Абзал Галимов.

– На голой земле ты никогда не валялся, в грязи не леживал. Вот и трудно… – возразил Ясаков.

– Честное казанское слово, земля мягче!

– Спите! – проворчал Крупнов.

Все умолкли, но спустя некоторое время Вениамин нарушил покой тяжелым вздохом:

– Эх-хо-хо, а моя Марфутка не догадалась бы выйти хотя бы на десять минут на станцию.

Потом снова тишина да равномерный стук колес.

– А кто понесет туфли к этой самой сестре интенданта? – спросил Галимов.

– Я, – отозвался Крупнов.

– Вы? Гм. Я ведь холостой.

– Я тоже неженатый.

– Зря, женился бы дома, теперь не мешал бы мне.

Опять тишина, потом голос Ясакова:

– Раздумаешься – скучно служить, братцы.

– Теперь дома хорошо!.. Но присяга… Так надо. Все тяжелое – надо, чтоб войны не было, – сказал Галимов.