Григорий Коновалов - Истоки. Книга первая

Матвею казалось, что катастрофу можно предотвратить… или хотя бы оттянуть. В эти трудные дни его ободряло то, что многие европейцы понимали: без СССР нельзя выиграть ни мира, ни войны. Ему нравилось заявление Ллойд Джорджа:

«Без России английские гарантии Польше, Румынии и Греции являются безрассудными. Чемберлен ездил в Рим, чтобы почтить Муссолини официальным признанием захвата Эфиопии, сказать, что не станет чинить препятствий итальянской интервенции в Испании. Почему же в Москву послан лишь один чиновник Форин Офисс, который представляет Англию в столь могущественной стране, предложившей нам свою помощь? На это может быть дан только один ответ: Невиль Чемберлен, Галифакс и Джон Саймон не желают никакого соглашения с Россией».

Матвей соглашался и с Черчиллем:

«В дни Мюнхена Англия должна была выбирать между войной и позором; ее министры выбрали позор, чтобы потом получить войну».

В другое время он не нашел бы большой разницы между недалеким, сентиментальным Чемберленом и волевым, умным Черчиллем, который не устает повторять, что он не собирается хоронить Британскую империю ни под звуки «Интернационала», ни под удары немецких фанфар или звон американских долларов. Но сейчас Крупнов видел: Англии нужен Черчилль с его трезвым британским умом, энергией, чувством реального.

Матвей знал: немцы всячески стараются удержать Англию и Францию от сближения с нами. Риббентроп уговаривал Кулондра не вступать в союз с Москвой: «От Франции требуется немногое – не хватайте Германию за фалды, и фюрер выполнит свою историческую миссию: с коммунизмом навсегда будет покончено. Он исправит ошибки Черчилля и Клемансо, у которых в свое время не хватило решимости отрубить голову революции».

Матвей еще в Москве получил твердые указания: или союз с Англией и Францией, крепкий, серьезный, способный остановить Гитлера, или никакого союза. Мощь и достоинство социалистической державы несовместимы с той странной жертвенной ролью, которую отводят ей англо-французы. Нарком М.М.Литвинов повторил слова Сталина: «Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками».

В двенадцатом часу ночи Риббентроп и Крупнов отправились к Гитлеру. Прошли три пустые комнаты мимо стоявших у дверей часовых с серебристыми зигзагами на рукавах и воротниках мундиров. Четвертая, примыкавшая к кабинету комната называлась «сферой морального очищения», как вполне серьезно сообщил Риббентроп.

Рейхсканцлер сидел в глубине кабинета, перед горящим камином, в кружке адъютантов и секретарш. Замкнутый, страдающий мучительной подозрительностью, он, как слышал Матвей, считал друзьями лишь этих людей, с которыми любил просиживать ночи, рассказывая им о своем тернистом жизненном пути.

Приближенные фюрера нырнули в боковые двери; один утащил за ошейник огромную овчарку Блонди, любимицу Гитлера.

Риббентроп и Крупнов сели к камину. Гитлер взял из железного ящика и положил в огонь аккуратно отпиленную березовую чурку.

– Наши страны вяло торгуют, – сказал он.

Глядя на пламя немигающими глазами, он на память перечислил цифры экспорта-импорта за последнее десятилетие, товары, которыми обменивались Германия и Советский Союз, назвал даты и обстоятельства подписания взаимовыгодных договоров между двумя странами в течение столетия.

Крупнов удивился его сильной памяти на исторические даты и цифры.

– Нужно торговать хорошо. Разве вы не согласны со мной? – спросил Гитлер, исподлобья взглянув на Матвея.

– Согласен, господин рейхсканцлер, торговать можно лучше. Экономика европейских стран взаимосвязана. Шлиффен называл Европу многоквартирным домом…

– Граф Шлиффен – большой ум, саркастический ум. Он имел в виду Европу в ее исторических границах, а не эти клетушки и свинарники, которые нагородили по Версальскому договору.

– Моя страна никогда не одобряла Версальский договор, – заметил Матвей. – Но по иным причинам.

– Версаль, Версаль! – с издевкой повторил Гитлер. – Бисмарк провозгласил создание империи в Зеркальном зале Версаля. Версаль снова увидит позор Франции. Да, Бисмарк, между прочим, говорил: «Не воюйте с Россией. Русские медленно запрягают, да быстро ездят». Я велю начертать эти слова на стенах военной академии. – Гитлер глянул в лицо Крупнова, левый глаз его весело подмигнул. – Честное слово. Что вы скажете?

Матвей улыбнулся, вспомнив другие слова Бисмарка: «Только плохой лжец не верит в свою ложь, – хороший, начиная лгать, уже верит в свою ложь».

– Бисмарк понимал Россию. Ссора между нами всегда была на руку третьей стороне.

– Да, но между нашими странами существуют… – канцлер замялся, – да, существуют… недоразумения. Недоразумения, – повторил он это с трудом найденное слово, от которого не в силах был избавиться, как от странной находки. – Недоразумения могли бы кончиться трагически. Но козни врагов я сумею превратить в фарс! Они готовили моей империи… и русским свинью, а я сам подложу им собаку! Самые сильные и молодые народы – германцы… и русские. Они будут спасены от трагедии взаимного истребления. В этом моя историческая миссия. Если Сталин вместе с Чемберленом и Даладье будет окружать Германию, пойдет против меня, то немцы готовы и к этому.

Гитлер встал, заложил руки за спину, начал быстро ходить по ковру.

– Англичане восстановили против меня моих соседей. Они интригуют в Москве, добиваются от России солдат, – резко сказал Гитлер, все быстрее шагая мимо угасающего камина. – Они неженки и трусы. Я сказал Джону Саймону, что у меня больше аэропланов! Горе тем, кто верит англичанам. Если Россия пойдет на союз с Англией, она очутится лицом к лицу с Германией, как в 1914 году. Англичане не ценят России, а я знаю и уважаю ее силу. Я готов пойти на сближение. – Гитлер выжидательно помолчал, потом закончил печальным тоном, полувопросительно: – Если только я не опоздал с моими добрыми намерениями… Бесчестные часто опережают меня. Я хочу мира, они грозят мне уничтожением.

– Советское правительство, господин рейхсканцлер, готово обсудить вопрос о торговле. Когда возможно приступить к делу практически?

– Мы должны и запрягать быстро и ездить быстро, – недовольно заметил Гитлер. – Что могут дать англичане своим союзникам? Обещания, только обещания. Когда-то они были неплохим народом, теперь выродились. Их политика так же отстает от жизни, как часы на Букингемском дворце. Умер король, часы остановили. Потом завели и пустили на тридцать минут позже.

Матвей сказал, что у каждого народа свои обычаи и нравы, англичане гордятся своим консерватизмом, немцы – аккуратностью.