Григорий Коновалов - Истоки. Книга первая

– Сомневаешься во мне – скажи. Впрочем, сам откажусь, если…

– На дыбы взвился? Строптивость выбрось собакам на съедение. Ты есть солдат партии. Какую оценку даст она тебе, та и будет правильная. А мои сомнения ты знаешь. Молодняк берут на большую работу. Неплохо, но жалко и старых… многих не стало. Гляди, Юра, как бы чего не вышло с тобой. Нет, нет, я не велю отказываться: рабочему-коммунисту грех сторониться любого дела. Говорили с матерью ночью… видимо, стареем, сынок. Не радует нас твоя жизнь. Значит, не получается у тебя с красулей-то? Без тебя была как-то у нас, долго с матерью толковала. Старуха прощупала ее основательно: много закоулков в душе. Уживется ли в нашей простой семье?

– Знаешь, отец, себя не хочу морочить: люблю трудных людей, держит меня около нее не знаю сам что, может быть, неподатливость душевная. А так жениться, с педагогической целью, мол, смотрите: я порядочный, как и вы, – так не могу, не буду.

– Тебе жить, тебе ответ держать перед совестью. Хочешь не хочешь, а пример для Сашки и Ленки не дюже красивый… Может, лучше прижечь каленым железом эту болячку в душе? Молчи, ладно. Верю, не пасынок ты нашего времени, нашей партии. – Денис легонько толкнул Юрия в спину: – Ну, иди, товарищ Крупнов, иди. Ни пуха ни пера!

Юрий подсунул под шляпу волосы, быстро пошел к трамваю.

Мачеха пристально всматривалась в прическу Юли и вдруг, расширив глаза, воскликнула с суеверным ужасом:

– Он! Стой, стой, вот он! – Короткие, налитые пальцы ее дотянулись до головы Юли и выдернули волосок. – Он седой. Так рано! Теперь я знаю, отчего ты такая квелая. Ты в мать пошла, одно несчастье с тобой, Юлька.

И мачеха припомнила Юле судьбу ее матери: любила одного, но, на ее горе, он женился, и ей пришлось выйти замуж за Тихона. И что же поделает женщина со своим сердцем, если оно тянется к другому? Любовь-то обычно жарче разгорается к тому, с кем дороги расходятся. И кажется, недосягаемое-то счастье унес в себе любимый человек. А раз недосягаемое – значит, еще более желанное. Такой ли уж демон-искуситель тот, кто тебя крепенько за сердце схватил? Может быть, в нем одна обыкновенность? И выходит, сама красотами разукрасила его и страдаешь от своей выдумки. А как вышибет угар из головы – и весь человек этот виден, как горошина на ладони, и ничего-то в нем особенного нет, просто по мечте своей тосковала.

Леля выдернула еще один седой волос из головы Юли, намотала на палец.

– А если я жить не могу без него? Если на край света за ним готова бежать? – зло заговорила Юля, и лицо ее исказилось нервной судорогой.

– Не распаляй себя. Зайди-ка с другого конца и увидишь то, что я вижу.

– А что вы видите? Что я жалкая?

– Я вижу правду, а ты не видишь. Из самолюбия соревнуешься – вот она, правда-то. Оскорбил, пренебрег, вот и мечешься. Ты гордая и самолюбивая. Из-за самолюбия и фантазии черт те что делают женщины. Но так долго не проживешь. Жизнь не на этих головокружениях держится. Спокойные и добрые чувства нужны, а не вспышки бешеные, угар да чад. У тебя к нему какие-то чудные чувства так и мечутся, так и скручиваются в жгут, так и корчится в тебе все. Это болезнь, а не любовь, милая моя!

– Ничего вы не поймете. Сытый голодного не разумеет.

– Оно всегда так получается: если бы молодость знала, если бы старость могла. Противно смотреть на тебя, до чего ты скучная. Хочешь, я позову в гости Юрия? Что побелела-то?

– Обещай, что никого не пустишь ко мне.

– Все двери на замки закрою, – хитровато улыбнулась Леля. – Ты уж список составь, кого допускать до твоего величества, а кому от ворот поворот. Я исправно буду нести комендантскую службу, ружье возьму и буду у дома расхаживать. Делать-то мне больше нечего, как только круженых девиц охранять.

– Девица! – саркастически улыбнулась Юля. – Этой девице лучше удавиться. Давно плачет по ней петля. Вот ты говорила: человека надо уважать постоянно и ровно. Чистый воздух нужен для семейной жизни. Иванов, что ли, навеет чистый воздух в семейную жизнь? Вы меня сбили с толку, связали с этим… слюнтяем. «Ах, талант, ах, культура!» – кудахтали вы. «Большой деятель вырастет из Иванова», – твердил отец. Ему бы лучше молчать, потому что он испортил мою жизнь, потакал во всем, когда я была маленькая. А потом медведем встал на пути, но пустил к счастью. Погодите, этот «деятель» подкует отца. Вижу насквозь пакостную душонку. Если он поэт, зачем лезть ему в деятели? Да еще в партийные! Он пожелтел от зависти и честолюбия.

– Чего бесишься? Брось его. Никто не знает о ваших отношениях… Ты дальновидная.

– Да сама-то я все знаю о себе до самого дна. Кому нужна такая?..

– Юля, Юля, теперь все я поняла: любовь-то твоя к этому рыжему не так уж велика, стыд перед отцом, перед людьми выше и сильней этой любви. Вот что.

– Идемте, покажу всю правду, – сказала Юлия.

И когда зашли на кухню, где хлопотала у горящей плиты старенькая Матвеевна, Юля сказала:

– Вот кем держалась я в доме. Не будь ее – я бы, как Рэмка, ногой не ступила в твой дом. Хотя Матвеевна и отсталая. И даже старалась крестик на меня надеть. Глядите в угол!

В углу висела литографическая картина в рамочке: на зеленом лугу приземлился парашютист, выпутываясь из строп парашюта, белым облаком лежавшего на траве. Юля перевернула картинку, и на них глянул сурово-скорбный лик Николая-чудотворца.

– Не знали этого? – спросила Юля мачеху. – Не подозревали? А вообще-то что вы знаете?

Юля взяла чемодан, попросила прощения у старухи, послала мачехе воздушный поцелуй и ушла.

Солнце горячим зноем заливало город, томительное удушье источали накаленные стены домов, асфальт, чугунные столбы фонарей. Обмелела Волга; сухие, потрескавшиеся берега траурно чернели, бронзовые клинья песчаных отмелей тянулись остриями к сердцу реки. Тревожно погудывали пароходы в узком фарватере.

Грузчики с коричневыми лицами таскали с баржи мешки, потом блестели их темные обнаженные спины. Маленькие паровозы сновали на пристанских путях, кудрявился дым среди горбатых, верблюжьей масти холмов. Над Волгой в холодной синеве, близ одинокого белого облачка, выделывал фигуры высшего пилотажа истребитель. На лесозаводе яростно визжали пилы.

Глубоко вдыхала Юля воздух, пахнущий спиртным духом древесных опилок. Как после болезни, кружилась голова, дымкой застилало глаза. Свернула в узкую улочку рабочего поселка. За низкой каменной стеной воском таял под солнцем сосновый под зеленой крышей дом Крупновых. В задумчивости никли под тяжестью плодов яблони с побеленными стволами.

Вот у этой стены несколько лет назад, расставаясь с Юрием, сделала Юля самую глубокую ошибку в своей жизни. Да, он не знает попятных движений, идет вперед и вперед. Как скорый поезд дальнего следования: не села во время стоянки – потом не догонишь.