Игорь Акимов - Легенда о малом гарнизоне

Самыми яркими элементами пейзажа были река и шоссе. Они блестели, как никелированные металлические полосы, и казались выпуклыми, словно их надули изнутри. Шоссе было пустым – очень непривычно, совсем как в мирный воскресный день, – только внизу, у подножия холма (надо было здорово высунуться из амбразуры, чтобы их увидеть), уползали влево из поля зрения два громоздких тупорылых автофургона, все в коричнево-голубых разводах; за вторым на прицепе катила тележка, издали похожая на артиллерийскую снарядную двуколку; она была нагружена мешками, и наверху лежал серый остромордый пес, вроде бы овчарка, но они так быстро скрылись из виду, что даже Тимофей не смог бы это сказать наверное.

Теперь шоссе было совсем пустым; насквозь – до моста и и даже дальше. Собственно, моста они не видели, он находился точно в створе амбразуры, и впечатление было такое, словно шоссе с разгона перелетало через реку, да так и повисло над ней. Сразу за мостом раскрывалось устье ущелья. Несмотря на расстояние, его было видно отчетливо, однако само ущелье уже терялось в тени, еще неплотной, ранней, как дымка, но тем не менее непроницаемой.

Вот из нее посыпалась какая-то мелочь. Сбоку от амбразуры была укреплена на консоли стереотруба. Тимофей повернул ее, подкрутил настройку. Это были самокатчики, судя по числу – рота. Они ехали долго, смешанным строем; лениво крутили педали. Тимофей представил, что б от них осталось, кабы подпустить их метров на сто – и ударить враз из двух ШКАСов. Да ничего б от них не осталось, все бы здесь и полегли, до одного. Счастлив ваш бог, гады…

Потом проехали еще двое, видать, от роты отбились. Но они не спешили догонять своих – война не убежит! Один даже за руль не держался – руки были заняты губной гармошкой, хотя играл он не все время: выдует несколько пронзительных звуков, скажет что-то, и оба закатываются от смеха. И опять сначала. Каски у них болтались поверх вещмешков на багажниках, винтовки были приторочены к рамам велосипедов…

Потом на сумрачном фоне ущелья проявились танки. Две машины. Они шли уступом, но расстояние скрадывало уступ, и казалось, что танки идут борт к борту; надо было иметь наметанный, хваткий к любой мелочи глаз, как у Тимофея, чтобы разглядеть правильно.

Они были уже на мосту, когда из тени выступил третий. Тимофей понял, что это боевое охранение, и ждал, когда же появится сама колонна.

Ждать пришлось недолго. Опять появились танки. И опять только две машины; и несколько позади, в полусотне метров – третий. Опять боевое охранение, констатировал Тимофей и даже вздохнул от волнения, представив, какая силища сейчас прет по шоссе, если даже в глубоком тылу в боевое охранение они выпускают два танковых взвода. Должно быть, не меньше, чем дивизия, решил Тимофей и тут наконец увидел ее голову.

Разглядеть он мог только первый танк. Остальные слепились в сплошную серую ленту. Танки шли впритык, интервалы на таком расстоянии были неразличимы совсем. Корпуса, башни, гусеницы – все слилось, и по тому, как они неспешно выползали, – это движение казалось еще более грозным и всесокрушающим, а неразличимость деталей только поощряла воображение…

Не отрываясь от стереотрубы, Тимофей сказал:

– Рома, а ну сбегай за Чапой.

Сосчитать танки было пока невозможно. Разве что по положению головного попытаться определить, сколько их уже выползло?.. Когда сзади послышались неспешные Чапины шаги и он, запутавшись в простейшей уставной фразе, доложил о прибытии, танковая колонна растянулась уже без малого на километр.

Полк.

– Обожди минутку, – сказал Тимофей.

Он ждал. Он все ждал, когда же появится хвост колонны, и наконец увидел его, и тут же убедился, что это не конец. Это был только небольшой просвет, а затем из ущелья, все в таком же плотном строю, поползли грузовики и вездеходы.

Выходит, механизированная дивизия.

Тимофей медленно распрямил занемевшую поясницу и повернулся к товарищам. Они глядели мимо него – в амбразуру. Они не тянулись в нее. Они стояли прямые и какие-то вдруг осунувшиеся. И в глазах их была печаль и даже отчаяние. Но не страх. Жизнь – это такая приятная штука; что ни говорите – ее всегда жалко; всякую. Но долг – выше. И честь – выше. И вообще есть много еще таких вот штуковин; о них не думаешь и даже не помнишь до времени, но наступает минута – они возникают вдруг, словно дремали в тебе, пока твое сердце тихонько к ним не толкнулось: тут-тук… Они просыпаются и заполняют тебя всего, как сталь заполняет форму, словно в ней ничего и не было; словно в ней не было твоего себялюбия, и робости, и мелких страхов из-за какой-то бытовой ерунды. Сталь выжигает их начисто. И ты перестаешь быть собой – слабым человечком. Твое сердце заполняет тебя всего. И вся твоя жизнь фокусируется в этой минуте, и не только прошлое, но и будущее; и вся твоя энергия фокусируется в ней, как линза фокусирует солнечный луч в точку. И тогда как будто из ничего вдруг вспыхивает пламя…

– Товарищи красноармейцы, – сказал Тимофей и замолк, потому что к концу слова голос у него сел совсем. Он осторожно, чтобы не бередить рану, прокашлялся в кулак, но это не помогло, а воду просить ему так не хотелось; уж так он был бы рад скрыть свое волнение, но открыл рот – и не получилось ни звука. И тогда он разозлился на себя, сразу успокоился и почти внятно выдавил:

– Воды!

Чапа с готовностью протянул фляжку. Тимофей отпил всласть, жестко вытер тылом ладони рот и сказал спокойно и твердо:

– Товарищи красноармейцы! Сейчас, когда наша Советская Родина бьется насмерть с мировым фашизмом… – Он понял, что замах вышел не по плечу, и замолчал. – Священный воинский долг… и просто совесть… – Он опять замолк, поглядел в лицо одному, другому, третьему, – и вдруг рубанул воздух кулаком. – Я так считаю, что мы им должны сейчас вжарить! Считаю – просто обязаны. Все. Прошу высказаться, товарищи.

– Вот это разговор! – восторженно заорал Страшных. – В первый раз за трое суток слышу от тебя человеческую речь, комод. Давно бы так!

– Нас только четверо, – сказал Залогин. – Ну, врезать им хорошенько – это вещь, кто спорит. Ну, поломаем несколько игрушек. А как эти дяди попрут на нас? Ну? Сам дот обороняться не может – он только часть системы. Но если даже попробовать… Здесь нужен гарнизон – двенадцать человек, А нас четверо.

– Трое, – поправил Тимофей. – Меня не считай. Какой с меня ныне вояка. Спасибо, что хожу.

– Да я и не считал, если по правде.

– Не разберу: ты за или против? – разозлился Ромка.

– Если б я один был – какой разговор…

– Ясно, – сказал Тимофей. – Твое мнение, Драбына?

– Я шо, – глаза Чапы от возбуждения совсем округлились и были на пол-лица. – Я как усе.