Игорь Акимов - Легенда о малом гарнизоне

«Фокке-вульфы» не торопились. Они медленно кружили высоко в небе; издали могло показаться, что они и не заняты ничем; однако холм под ними зарастал взрывами, извергал в небо дым и землю; бомбы ложились на вершину почти непрерывно и, кажется, почти ни одна не упала в стороне, на склон. Это была не только добросовестная, но и классная работа.

А потом произошло то, что майор уже знал из рассказов начальника штаба механизированной дивизии. Когда до вершины осталось около ста метров, по роте одновременно ударили два крупнокалиберных пулемета; правда, один не из бронеколпака, как ожидали, а из-под раскуроченного танка. Если это сюрприз, подумал Иоахим Ортнер, следя за боем в бинокль, то он не бог весть какой важный. Уязвимая позиция. Клюге выковыряет их из-под танка четырьмя-пятью снарядами. Если только он действительно так хорош, как его продавал герр оберст.

Рота майору понравилась. Хоть как зелены были эти солдаты, они все же не сдались сразу; они лезли и лезли; их хватило еще на полста метров, а для этого нужно огромное мужество. Но потом пошло уж вовсе ничем не закрытое пространство. Лейтенант попытался поднять их еще раз, да за ним уже следили, видать по всему; на колени встать ему дали; он осмелел, еще приподнялся, может, не соображал уже ничего со страху – и тут в него впились одновременно оба пулемета. В первое же мгновение ему оторвало правую руку и он завертелся на месте, как юла, подхлестываемая кнутиком. Что с ним дальше было, Иоахим Ортнер смотреть не стал. Зрелище не из самых приятных. Оно может быть поучительным, если видишь его впервые, но майору случалось наблюдать штуки и почище этой. Он опустил бинокль и вздохнул.

Хотя именно с этим лейтенантом он разговаривал чуть дольше других, обсуждая план атаки, а значит, успел его в какой-то степени узнать, – смерть его, как знакомого человека, совсем не задела Иоахима Ортнера. Но для майора это была потеря. Атака захлебнулась; в следующую атаку роту придется кому-то вести, а у него офицеров не так уж много…

Что касается провала атаки, майор Иоахим Ортнер воспринял это со спокойствием, удивившим его самого. Случилось то, чего он ждал; он знал, что именно так и будет. Он знал это с той самой минуты, когда сегодня, едва проснувшись, в первый раз увидел холм. Все атаки ни к чему, думал он. Все они бред и несусветная глупость. Но их придется повторять снова и снова, пока что-нибудь не произойдет или пока его не осенит гений и он не найдет какое-то особенное решение.

Он чуть было не приказал дать ракету об отходе, но увидел, как бежит рота, и передумал. Бегство происходило в тишине: едва стало ясно, что атаке конец, как пулеметы замолчали. Это было необычно. Все-таки крупнокалиберный при удачном попадании и в километре убивает наповал. Но тут же майор догадался, что противник бережет патроны. Что ж, это можно понять.

Он стал думать о ключе второй атаки, когда со стороны холма послышалась редкая автоматно-пулеметная стрельба. На мгновение дрогнуло сердце Иоахима Ортнера: неужели?! Резко обернулся. И без бинокля было видно, как на вершине дота красный укрепляет сорванный бомбой флаг. Видать, кто-то из оставшихся за камнями автоматчиков, скорее всего раненый, попытался его обстрелять, но из этого ничего не вышло. Пулеметы ответили сразу. А красный неторопливо закончил свое дело и ушел в дот.

Ближе к окопам рота перестала бежать. Не то чтобы к ней вернулось достоинство, но солдаты поняли, что опасность им не угрожает; они успокоились и шли небольшими группами: потные, возбужденные, – обсуждали атаку. Иоахим Ортнер приказал отвести их в тыл, в небольшой овражек. Он знал, что сейчас пошлет их в атаку снова, именно их; но просто повторить атаку, не разнообразя средства и приемы, ему было противно. Это унижало его прежде всего в его собственных глазах. Война – это поединок интеллектов; потом уже включались такие факторы, как воля, случай, характер нации… Кстати, что он знал о русских? Да, по сути, ничего конкретного. Их литературы он не читал, личных контактов с русскими не позволял себе вполне сознательно; а россказням о них он не верил в силу аналитического склада ума.

Он выбрался из КП и прошел между кустами, поглядывая на холм. Идей не было. Ну что ж… Он повернул назад и неторопливо зашагал вдоль траншеи. Солдаты уже разделись до пояса – работа грела. Завидев командира, они вытягивались и смотрели на него пытливо и с надеждой. Он это отмечал, но его это не трогало. Он глядел мимо и сквозь них, поскольку всегда был убежден, что офицер для рядовых должен быть существом высшим; наравне с богом, только безусловней: бога можно игнорировать, а офицера – никогда; ведь одно его слово может опрокинуть твою судьбу.

Траншея вывела его прямо к овражку. Командир второго взвода – и по внешнему виду и по выговору силезец, – подал команду, и рота поднялась. Быстро, как и положено. «Слава богу, – подумал Иоахим Ортнер, – эти молокососы не совсем барахло, если после такой паршивой атаки красные не смогли раскрутить в них гайки».

Силезец остался единственным офицером в роте. Майор отвел его в сторону и попытался вытянуть из него хоть что-нибудь. Но если он и так производил впечатление человека недалекого, то известие, что ему сейчас придется вести роту в повторную атаку, оглушило его настолько, что он вообще утратил способность соображать; мало того, готов был разреветься. «Лет девятнадцать, только из училища, что с него возьмешь», – с досадой подумал майор и сказал сквозь зубы:

– Возьмите себя в руки. Вы же офицер!

И пошел к солдатам.

Это было не так легко для него: взять о ними простецкий, демократический тон. Но он решил, что именно сейчас и именно с этими можно. Он постарался вспомнить, как это делают другие, и говорил им: «Ну, парни, пошевелите мозгами, черт побери: вы наступали колоссально, я видел, мужества вам не занимать; я представлю к Железному кресту того, кто взорвет дот; он будет взорван сегодня, но придумайте что-нибудь, ведь вы побывали наверху, как перехитрить этих красных; это же последнее дело – в лоб лезть на пулеметы…»

Воодушевить солдат он смог – не столько словами, сколько артистизмом и волей своей, – однако толку и здесь не добился. Все в один голос говорили, что дот по зубам лишь авиации, хотя, расспросив их подробнее, майор понял, что самого дота вблизи никто не видал: едва ударили пулеметы, как дот – слава богу, так ни разу и не подавший голоса, – перестал для них существовать.

– Они правы, – сказал силезец. Он одолел первый приступ отчаяния и тогда вдруг осознал, сделал приятное открытие: а ведь он уже ротный! Он пока жив, и почему б ему дальше не уцелеть, вполне возможно! И если кому-то из его солдат достанется Железный крест, то уж ему-то тем более. «А роту у меня, точно, не заберут, конечно, не заберут, если я возьму этот проклятый дот, а я возьму его, будь я проклят; клянусь, что возьму, я это чувствую, знаю, и эти русские ничего со мной не смогут сделать – пусть они установят там хоть десять пулеметов, хоть сто; раз мне судьба взорвать их – я их взорву, и тогда все будет моим: ордена! звания! деньги! женщины! карьера!..»