Игорь Акимов - Легенда о малом гарнизоне

Но пока дело не двигалось. И на Чапу решили повлиять иначе.

Однажды следователь предложил ему спуститься в подвал. Они прошли длинным чистым коридором, ярко освещенным электрическими лампами, в просторную комнату. В ней тоже был очень сильный свет, голые цементные стены, в углу простой стол, три тяжелые табуретки и железный ящик с ободравшейся краской. Больше ни в комнате, ни на столе ничего не было. Следователь усадил Чапу на табуретку, угостил ранним яблоком и завел свой обычный разговор. Чапе все это не понравилось, он был настороже, но виду подавать не хотел и держался нарочито раскованно, был более смешлив и словоохотлив, чем всегда, не догадываясь, что следователю все это было знакомо – обычная реакция крепких людей, когда они думают, что «вот сейчас начнется».

Чапа сидел спиной к двери и нарочно не обернулся, когда услышал, как она открылась и в комнату вошли сразу несколько людей. Дышать стало очень трудно, однако Чапа заставил себя расслабиться и даже от яблока откусил и стал жевать.

За спиной раздались глухой удар, стон и звук ударившегося об стену и оседающего на пол тела. Чапа обернулся. Это был Ромка. Вокруг него полукругом стояло пятеро здоровенных детин в черном; один, волосатый, вообще раздетый до пояса, и двое в майках.

Ромку можно было узнать только по какому-то общему контуру, что ли: по лицу бы его, как говорится, и родная мать не узнала.

– Чапа, ах ты мой милый гений! – разлепил губы Страшных. – Как хорошо, что и ты жив.

– Тю! То выходит нас токи двое?

– Вот видишь, ты и в математике король… А меня яблочком не угощали. Даже сначала.

– Не жалкуй. Токечки шо кругленьке. А так дрянь.

С Ромки тем временем срывали одежду.

– Ты не обращай внимания. Чапа, если я буду очень шумным.

– Кричи, Рома, кричи. А я буду споминать, как они кричали, подыхаючи под твоим пулеметом.

– Хорошо говоришь, Чапа. Спасибо, милый.

Из железного ящика достали провода и железные клеммы. Руки и ноги Ромки защелкнули наручниками, потом и эти наручники сцепили между собою за спиной у Ромки так, что теперь он лежал на полу, выгнувшись в дугу. Потом его окатили водой, приложили клеммы и включили ток.

Чапа никогда еще не слышал такого крика. Ток подключали то к голове, то к груди, то к паху. То, что еще минуту назад было похожим на Ромку, сейчас превратилось в клубок извивающегося, орущего мяса…

Ток выключили, окатили Ромку водой. Он все еще бился; тогда на него вылили второе ведро, и он затих. Фашист в майке нагнулся над ним.

– Ну что, собака, может быть, хватит?

– Хватит, – прошелестел еле слышно Страшных.

– Не нравится, да?

– Слишком… большое напряжение…

– А что?

– Еще убьете ненароком… кого будете… пытать?..

И опять все сначала.

Потом привели Залогина.

Он выглядел не лучше Ромки, и первый его вопрос был о других ребятах.

Саня Медведев не узнал Чапу. Или сделал вид, что не узнал. Он один не кричал под током, но видеть, чего ему это стоило, было непереносимо.

Потом приволокли Тимофея. Его даже не пытались ставить, даже под стенку; Чапа решил, что у Егорова переломаны кости, но все было куда проще: Тимофей уже вторую неделю стоял в своем каменном гробу, не меньше двадцати часов в сутки (за исключением тех, когда его пытали) стоял на ногах; вначале он даже радовался в глубине души, когда его волокли на допросы: все же тело принимало какое-то иное положение и хоть отчасти восстанавливалась циркуляция крови. Но потом он перестал чувствовать непрерывную боль раздавленных собственным телом окаменевших ног, и ему стало все равно.

Правда, увидев Чапу, он ожил.

– Кого-нибудь из ребят видел?

– Усех видел, товарищ командир. Усе в полном порядке.

– Не врешь, Чапа?

– Ей-богу!

– Ладно. А ты как сам?

– Жирую. Я вроде на закусь оставленный.

– Ты не бойся, Чапа. Это со стороны только страшно. А так ничего…

– А я и не боюся, товарищ командир. Они ще подавляться отой закусью.

Следователи не мешали этим разговорам. Они ставили эксперимент, искали закономерности, и поскольку время еще терпело, не пытались подгонять события или подтасовывать факты.

Но пока результаты были совершенно неудовлетворительными. Коллектив, даже физически разобщенный, тем не менее не распадался. Испугать красноармейцев не удалось, сломить – не удалось, дезориентировать, вселить в них растерянность парадоксальными предложениями – тоже не удалось. У них еще оставалась возможность испытать на прочность самого Чапу, но поскольку на нем проверялись совсем иные воздействия, это держали в резерве на самый крайний случай.

У следователей был расчет и на психологическую усталость красноармейцев. Ведь когда-то же должен настать момент, считали они, когда все духовные силы иссякнут, человеку станет все безразлично и он будет покорно выполнять что угодно, любую волю, будет автоматически выполнять любую команду. Пока что даже признаков этого не было, но ведь усталость существует, она накапливается где-то в теле, в душе, чтобы однажды вдруг что-то хрустнуло в человеке – и он сломался.

На это и был расчет.

Тем временем над Чапой поставили еще один эксперимент. Однажды поздно вечером его вывезли на легковой машине за город. Рядом с шофером сидел незнакомый немецкий офицер, Чапа со следователем сидели сзади.

Они остановились в глухом месте, на поляне. Ждать пришлось недолго. Подъехал закрытый автофургон, из него высыпало много народу. Когда они проходили перед легковой автомашиной, в свете ее включенных фар Чапа узнал среди немцев всех своих четырех товарищей. Их отвели в сторону, где только сейчас Чапа увидел свежевырытую яму. Еще несколько минут там о чем-то говорили, потом четверых подволокли к яме, поставили на колени и убили выстрелами в затылок. Потом яму немцы стали забрасывать землей и легковая машина тронулась. Когда они выехали с проселка на шоссе, следователь прервал наконец молчание:

– Ну вот, Драбына, вы видели, чем кончается упорство. Теперь вы остались один. Никто, кроме нас, не знает ни о вашем подвиге в доте, ни о том, что вы побывали в наших руках. И если вы сейчас дадите подписку о лояльности, ни одна душа не сможет поведать миру о том, что с вами случилось на протяжении минувшего месяца. Ни одна душа! Вам не на кого больше оглядываться. Вы один. И вы можете начинать новую жизнь.

Чапа помедлил и ответил спокойно:

– Жалко, что я пережил хлопцев… Больше вы от меня ничего не услышите.

И он действительно больше не проронил ни звука. Ни в машине, ни в кабинете следователя, куда его привезли с места казни. Следователь до полуночи пытался его разговорить, но, когда убедился, что Чапа тверд, приказал часовому увести его. Чапу повели совсем не в ту сторону, где была его комната, и он подумал, что вот настал и его черед, но не испугался – он верил в себя, в то, что выстоит и не дрогнет. «И кричать не буду, – думал он. – Как Санька. Не буду кричать. Назло им».