Валерий Алексеев - Паровоз из Гонконга

Мама Люда отступила на шаг, поднесла обе руки к губам, синие глаза ее наполнились слезами. Полно, до краев, но не пролилась ни одна слезинка: нельзя.

- Сыночек, - утвердительно, как Настасья, кивая себе, прошептала она. - Родненький. И, повернувшись, мелкими шажками пошла в гостиную...

Руди стоял на площадке. Странное, слегка деформированное лицо его было полно высокомерного безразличия, он прислонился спиной к сетке лифта и насвистывал. То, что Андрей появился не с парадной стороны, а с черной, поразило его и даже напугало: видимо, для местных это имело большое значение.

- Привет, старик, - сказал Андрей, протягивая ему руку. - А мы уезжаем.

Сегодня.

- Знаю, я знаю, из Филипп, - ответил Руди шепотом, и шепот его был хриплым. - Потому что нас, да? Потому что нас?

Он пытливо смотрел снизу вверх в лицо высокорослому Андрею, и глаза его эмалево блестели.

- Нет, Руди, не из-за вас, - возразил Андрей, и это была чистая правда, - Папа заболел, климат ему не подходит.

Руди помолчал, скосив глаза, - и поверил.

- Это для тебя, - застенчиво сказал он и ногами, обутыми в неимоверно грязные кроссовки, пододвинул к ногам Андрея стоявшую на полу сумку. Сумка тоже, это школьник-сумка, кастом-офис не будет смотри.

"Кастом-офис" по-русски означало "таможня". Взрослые в таких случаях непременно говорят фальшивое "Да зачем? Да не нужно" - и берут, потому что не понесет же человек свой подарок назад. Но мало ли что делают взрослые!

- Спасибо, Руди, - сказал Андрей, наклонился и поднял сумку, это был действительно местный школьный ранец из синего брезента, довольно тяжелый.

- Там некоторый ракуш, - сурово проговорил Руди. - Скажешь "не надо" - значит, не надо совсем.

Андрей оттянул латунную защелку - и увидел сперва какую-то странную мешанину, в глубине ранца что-то поблескивало и, казалось, скрипело. Первой мыслью было, что Руди притащил клубок змей, с него станется. Однако, вглядевшись, Андрей увидел, что ранец наполнен некрупными ракушками, морскими ежами, звездами и коричневыми орехами - это были те самые сокровища, которые он присмотрел на "Санди-бич" и вынужден был оставить.

- Это ты хорошо придумал, - сказал он, запустив руку в ранец. Мудрый старичок.

Малыш остался доволен этой реакцией, и глаза его засияли.

- А это тебе, - сказал Андрей, расстегивая ремешок часов, - это тебе от меня на память.

Руди глянул на него, на приоткрытую дверь квартиры и переспросил:

- Тебе от меня?

- Ну, да, мне от тебя, то есть правильно, тебе от меня.

Руди протянул руку, чтобы взять подарок, потом, выразительно показав своей асимметричной мордочкой на дверь, спрятал руки за спину и шепотом сказал:

- Ваши будут ругать. "А, продай часы - купи ракуш!" Не хочу. Право, этот малыш был не по возрасту смышленым.

- Ну, и что? - сказал Андрей. - Пусть говорят. Мы-то знаем с тобой, что это не так. Бери.

Руди взял часы, попытался пристроить их на своей тонкой лапке, отказался от этого намерения и вдруг, крикнув "Бай-бай", побежал вниз.

С синим ранцем в руках Андрей прошел по горчичному залу, он старался не встречаться взглядом с отцом, но краем глаза все время видел его бледное, слабо улыбающееся лицо, оно светилось в переднем углу и колыхалось на сквозняке, словно длинное пламя свечи... Взрослые, умолкнув, проследили, как мальчик подошел к секретеру и поставил ранец рядом с паровозиком.

- Посылочки, кстати, брать возбраняется, - не выдержав, укоризненно заметил кадыкастый и очкастый Савельев.

- Это подарок, - коротко сказал Андрей.

- От кого? - поинтересовался Василий Семенович.

- От брата, - ответил Андрей. Снова наступило молчание.

- Нет, не могут уехать как люди, - словно про себя со вздохом проговорила Аниканова.

- От брата? - зычно переспросил Звягин. - Это как же получается? Иван? И тут наследил?

Все разом посмотрели на Ивана Петровича, он беззубо заулыбался сказать ничего не сумел.

"Папочка, папа, прости меня, папа..."

Рядом тренькнул паровозик, и Андрей, как ужаленный, передернулся Это действовал Горощук. Подобравшись к секретеру, он поднял желтую флягу и запустил механическую музыку. По глазам его, даже сквозь темные очки, новые, теперь уже с солидной роговой оправой, видно было, что "Егор" порядочно захмелел. Наблюдательности он, однако же, не утратил. Заговорщически дернув щекой, "Егор" вполголоса спросил:

- Часики-то - тю-тю? Уот юв гот? Что взамен?

- Раковины, - ответил Андрей, - контрабанда.

- Молодец, - сказал Горощук, - за правду хвалю. Ничего не надо бояться. Он поставил флягу на место, музыка смолкла.

- Уязвимый ты, вот в чем твоя беда, - укоризненно проговорил он, глядя Андрею в лицо. - Настоящий мужчина должен быть невидим и свободен. Понял? Невидим и свободен.

И, внезапно утратив нить разговора, Игорь Валентинович ужасным голосом запел:

- "Царь-пушка кудрявая, тени длинных ресниц!.."

В это время зазвонил телефон. Звягин взял трубку, произнес могучее "аллоу", послушал, несколько раз повторил: "Да, да, да" и нажал пальцем на рычаг.

- Карета подана, - сказал он, обводя свою группу отеческим взглядом. -Напрощались, намиловались, пора и честь знать. Вопрос: кто сопровождает в аэропорт? Игорек, ты в форме?

- Так точно! - бодро отрапортовал Горощук. - Кто их породил - тот и проводил.

- Смотри у меня... - Звягин, как шалуну, погрозил ему пальцем. Задвигалась мебель, зашаркали ноги, зашелестели прощальные голоса:

- Всех благ. Счастливо долететь. Не раскачивайте самолет в воздухе. Не ходите по крыльям...

На все благоглупости Иван Петрович монотонным голосом отвечал:

- Спасибо, счастливо оставаться.

Он репетировал перед зеркалом эту реплику сегодня на рассвете. Получалось не очень хорошо: какое-то "счиловаться".

И - завертелось, как в любительском фильме, пущенном шутки ради в обратную сторону. Гаражный крюк на двери квартиры Матвеева, белый фургончик Филиппа и блекло-красная его куртка, улицы, замусоренные голубыми цветами, круто посоленный солнцем океан, затхлый туннель под гербовой дамбой, камышовые хижины, темнокожие люди у обочины, недостроенный аэропорт... Все пятятся, машут руками - и исчезают среди турникетов, там, где возникли из небытия месяц назад...

На меднотрубную карту мира Андрей успел-таки взглянуть. Никакой в ней мистики не было: в центре меркаторской развертки, там, где мы обычно помещаем благословенную Аравию, здесь был расположен Офир, и оттого материки, потеряв привычные очертания, расползлись по краям Вселенной, как разогнанные лучами солнца облака.

А "некоторый ракуш" на таможне все равно отобрали.