Антон Чехов - А П Чехов в воспоминаниях современников

В воспоминаниях Бунина о Шаляпине читаем:

"...Помню, например, как горячо хотел он познакомиться с Чеховым, сколько раз говорил мне об этом. Я наконец спросил:

- Да за чем же дело стало?

- Да за тем, - отвечал он, - что Чехов нигде не показывается, что все нет случая представиться ему.

- Помилуй, какой для этого нужен случай? Возьми извозчика и поезжай.

- Но я вовсе не желаю показаться ему нахалом! А кроме того, я знаю, что я так оробею перед ним, что покажусь еще и совершенным дураком.

- Ну, полно, это ты сейчас дурака валяешь.

- Бог свидетель, нисколько не валяю. Вот если б ты свез меня как-нибудь к нему...

Я не замедлил сделать это и убедился, что все было правда: войдя к Чехову, он покраснел до ушей, стал что-то бормотать. А вышел от него в полном восторге:

- Ты не поверишь, как я счастлив, что наконец узнал его, и как очарован им! Вот это человек!.." ("Иллюстрированная Россия", Париж, 1938, № 19/677).

Стр. 513. По-моему, чудесно. - В воспоминаниях о Чехове, опубликованных в Собр. соч. И.А.Бунина (изд. Маркса, т. 6, Спб. 1915, стр. 293-295) за этими словами шел следующий текст: "Может быть, это покажется кому-нибудь манерностью. Но - Чехов и манерность! "Скажу прямо, - говорит один из хорошо знавших Чехова, - я встречал людей не менее искренних, чем Чехов, но людей до такой степени простых, чуждых всякой фразы и аффектировки, я не помню". Да, он любил только искреннее, жизненное, органическое, - если только оно не было грубо и косно, - и положительно не выносил фразеров, книжников и фарисеев, особенно /771/ тех из них, которые настолько вошли в свои роли, что роли стали их вторыми натурами. В своих работах он почти никогда не говорил о себе, о своих вкусах, о своих взглядах, что и повело, кстати сказать, к тому, что его долго считали человеком беспринципным, необщественным. В жизни он также очень редко говорил о своих симпатиях и антипатиях: "я люблю то-то", "я не выношу того-то" - это не чеховские фразы. Но симпатии и антипатии его были чрезвычайно устойчивы и определенны, и среди его симпатий одно из первых мест занимала именно естественность. "Море было большое..." Ему, с его постоянной жаждой наивысшей простоты, с его отвращением ко всему вычурному, напряженному, казалось это "чудесным". А в его словах об офицере и музыке сказалась другая его особенность: сдержанность. Неожиданный переход от моря к офицеру, несомненно, был вызван его затаенной грустью о молодости, о здоровье. Море пустынно... А он любил жизнь, радость, и за последние годы эта жажда радости, хотя бы самой простой, самой обыденной, особенно часто сказывалась в его разговоре. Но именно только сказывалась.

Слова за последнее время стали очень дешевы. И хорошие и дурные слова произносятся теперь с удивительной легкостью и лживостью. Но, кажется, чаще всего так говорят об умерших. Очень много легкости, неточностей, а порой просто скудоумия можно встретить и в воспоминаниях о Чехове. Пишут, например, что Чехов поехал на Сахалин затем, чтобы поддержать репутацию "серьезного" человека, и в дороге так простудился, что нажил чахотку... Пишут, что смерть Чехова была ускорена постановкой "Вишневого сада": накануне спектакля Чехов будто бы так волновался, так боялся, что его пьеса не понравится, что всю ночь бредил... Все это сущий вздор. На Сахалин Чехов поехал потому, что его интересовал Сахалин, и еще потому, что в путешествии он хотел встряхнуться после смерти брата Николая, талантливого художника. И чахотку он нажил не в Сибири, - о том, что его легкие "хрипят", он упоминал в письмах к сестре еще в восемьдесят седьмом году, - хотя несомненно, что ездить ему не следовало: взять хотя бы этот страшно тяжелый двухмесячный путь на перекладных, ранней весной, в дождь и в холод, почти без сна и положительно на пище св. Антония благодаря дикости сибирских трактов! А что до волнений о "Вишневом саде"... Пишущие, конечно, очень чувствительны к тому, что говорят о них, и много, много в пишущих чувствительности жалкой, мелкой, неврастенической. Но как все это далеко от такого большого и сильного человека, как Чехов! Ибо кто с таким мужеством следовал велениям своего сердца, а не велениям толпы, как он? Кто умел так, как он, скрывать ту острую боль, которую /772/ причиняет человеческому уму человеческая глупость? Известен только один вечер, когда Чехов был явно потрясен неуспехом, - вечер постановки "Чайки" в Петербурге. Но с тех пор много воды утекло. Да и кто мог знать, волнуется он или нет? Того, что совершалось в глубине его души, никогда не знали во всей полноте даже самые близкие ему люди.

Мальчиком Чехов был, по словам его школьного товарища Сергеенко, "вялым увальнем с лунообразным лицом"*. Я, судя по портретам и по рассказам родных Чехова, представляю его себе иначе. Слово "увалень" совсем не подходит к хорошо сложенному, выше среднего роста мальчику. И лицо у него было не "лунообразное", а просто - большое, очень умное и очень спокойное. Вот это то спокойствие и дало, вероятно, повод считать мальчика Чехова "увальнем", спокойствие, а отнюдь не вялость, которой у Чехова никогда не было - даже в последние годы. Но и спокойствие это было, мне кажется, особенное спокойствие мальчика, в котором зрели большие силы, редкая наблюдательность и редкий юмор. Да и как, в противном случае, согласовать слова Сергеенко с рассказами матери и братьев Чехова о том, что в детстве "Антоша" был неистощим на выдумки, которые заставляли хохотать до слез даже сурового в ту пору Павла Егоровича! В юности - в те счастливые дни, когда ему доставляло наслаждение проектировать такие произведения, как "Искусственное разведение ежей, - руководство для сельских хозяев", - это спокойствие тонуло в пышном расцвете прирожденной Чехову жизнерадостности все, кто знали его в эту пору, говорят о неотразимом очаровании его веселости, красоты его открытого, простого лица и его лучистых глаз. Но годы шли, дух и мысль становились глубже и прозорливее. Смело отдав дань молодости, первым непосредственным проявлениям своей богатой натуры, он приступил к суровому в своей художественной неподкупности изображению действительности".

______________

* Воспоминания "О Чехове" П.А.Сергеенко - см. сб. "О Чехове", M. 1910, стр. 152, 153 и Ежемесячн. литературные приложения к "Ниве", 1904, кн. X.

...две-три картины Левитана. - В кабинете Чехова находятся картины И.И.Левитана "Дуб и березка" (1884), "Река Истра" (1885), "Тяга" (1891), "Этюд" (1895) и "Стоги сена при лунном свете" (1899).

Стр. 514. ...рассказ - "Студент". - Этот рассказ впервые напечатан в "Русских ведомостях", 1894, 16 апреля, под заглавием "Вечером". /773/

Стр. 515. ...я представлялся ему молодым человеком выгнанным из гимназии за пьянство. - См. прим к стр. 501.

"Публикует "Скорпион" о своей книге неряшливо..." - из письма от 14 марта 1901 года.