Александр Гаррос - Фактор фуры

Мы дошли до кольцевой и, ориентируясь по указателям, в конце концов вычислили шоссе на северо-запад. И стали ловить попутку.

«Все будет харр-ра-шшо!! - в приступе истерического оптимизма завопил откуда-то нарочито придурковатый голос промежуточного пола. - Все будет хорошо, все будет хорошо - я это знаю!..» На секунду я совершенно потерялся. На узенькой улочке Баирру-Альту полутрущобного района в центре Лиссабона надрывался глумливый русскоязычный попс.

Впрочем, через минуту среди кустарных разноцветных граффити, которыми все дома тут исписаны на уровне первого этажа, среди португальских социалистическо-анархистских лозунгов обнаружилось корявое, но гордое: «ХУЙ», а ниже почему-то латиницей: «B. D. V. Omsk». Пол-Евразии, е-мое, не поленился преодолеть соотечественничек из этого таинственного бэ-дэ-вэ, чтобы отметиться на самом краю Европы таким вот изысканным способом…

Мелкие квартальчики, старомодные фонари, торчащие из облупленных стен, фигурные решетки недоразвитых балкончиков. Непременное разноцветное белье наружу, в том числе на уровне первого этажа (бери не хочу - не хотят). Треть домов в строительных лесах. Трущобность здешняя, впрочем, была явно туристически востребована: без конца попадались ресторанчики с выставленной в окнах сырой рыбой и раскрасневшимися ракообразными во льду (почему-то сплошь закрытые в самый обед). И востребованность эта нам в итоге помогла - на одной из улочек мы вдруг услышали безграмотные, но страстные английские восклицания: толстый индусообразный тип делал нам приглашающие жесты с балкона одной из халуп, через каждые полтора слова повторяя: «Вери чип!»

То был даже не хостель (называлось заведение на Rua Da Rosa 121/1 «Albergue Popular LDA»). «Заведение определенного пошиба». «Нумера». Что и требовалось доказать. И впрямь «чипее» некуда - десять евро с носа в сутки. А главное - нам удалось договориться о «вписке» без паспорта.

Комнату из соображений экономии мы взяли одну, кровать в ней тоже была одна, двуспальная - я заметил, как Таня непроизвольно скривилась. Никто тут ничего не скрывал (как бы не демонстрировал): санузел на этаже, зато в номере раковина и биде. Над напрочь продавленной койкой на беленой стене - многочисленные грязные отпечатки ладоней. В верхнем ящике полированного комода и вовсе обнаружились розовые стринги…

В здоровенном холодном санузле сифонило из щелястых ставен. Я уже вытирался, когда в дверь нетерпеливо забарабанили. «Погоди, я уже!» - крикнул я по-русски, думая, что это Таня. Открываю: на пороге голый бритоголовый «гуталин» выше и шире меня, небрежно обернутый вокруг мощных бедер полотенцем.

…Совместными усилиями, с трудом, но нам удалось дозвониться сначала до Николаева - узнать название пароходной компании, потом до нее самой. В конце концов там даже разобрались, о каком Игоре речь. Нет, его рейс еще не вернулся - проблемы, задержки. Ожидался - скоро. На неделе…

В быстрых ноябрьских сумерках мы молча неподвижно сидели в этой похабной комнате. Я долго без особых мыслей изучал рыжий кафель на полу… на стенах - белый в сине-желтый цветочек… Потом обратил внимание на картину: у нас была еще и картина - в золотого цвета основательной раме. Сперва, мазнув глазами, я решил, что на ней - Богоматерь. Сейчас пригляделся: как же!.. Кающаяся грешница: на коленях, к шее привязан якорь, в одной руке - стрела и цеп на-вроде нунчаков, в другой - белая лилия…

Под окнами орали, тарахтели мотороллеры. Я покосился на сгорбленный Танин силуэт, поймал быстрый взгляд исподлобья. Встал и пошел наружу.

К ночи тут, видимо, жизнь как раз начиналась. Толпами шлялись «пингвины», негры, португальцы-алкаши. Чуть не на каждом углу ко мне подходил ненавязчивый «баклажан» и тем же тоном, каким у нас на рынке соблазняют «спиртиком-водочкой», предлагал «хаш-хаш». Галдели битком набитые пещерки-бары.

Через некоторое время я обнаружил себя в крохотной пивнухе с кафельными стенами. За обитой жестью стойкой под сенью двух больших, древних, неработающих вентиляторов весело гуздел и бурно жестикулировал пьяный седой старикан; исполненный достоинства бармен кивал ему благосклонно. За спиной у последнего тянулись полки с бесконечными пыльными бутылками гинжи дюжины сортов.

Все будет ха-ра-шо…

Я расправил на круглой пластиковой столешнице друг рядом с другом две мятые бумажки, чудом сохранившиеся в моих карманах. Одну нам с Серегой - как мне не сразу удалось вспомнить - кто-то дал еще в Мюнхене, в ларри-эджевском фан-клубе: на ней были электронные адреса (видимо, неких спецов по Ларри?). На вторую я в Праге выписал, среди прочего, те адреса, с которых мне приходили нечитаемые мессиджи. Добрая половина адресов совпадала.

Сквозящее в расщелинах между домов устье Тежу казалось морем. В старых кварталах улицы сплетались, горбились, срывались лестницами, фуникулер ползал на правах городского транспорта. Осыпающимся стенам в стираном белье и прореженных изразцах шли и одно-вагонные разноцветные трамвайчики, вроде тех, под какие попадали герои Булгакова, и бесконечные антикварные лавки - дух старьевки здесь умышленно и последовательно культивировался: словно в рамках общеевропейского разделения обязанностей меж столицами Лиссабону выпало олицетворять ветхость Старого Света. Время тут как бы законсервировали - и для нас оно тоже словно застряло.

Ничего не происходило. Мы ничего не делали - ждали Игоря. Или - когда нас найдут.

Игорь не возвращался. Раз в два дня Таня звонила в пароходство - там отвечали туманно.

Даже погода и сезоны здесь как будто не менялись - на дворе стояло идеальное нежаркое лето с одинаковой температурой.

Уходили последние деньги.

Первое время - первые дни - это бездельное бессмысленное опасное ожидание выматывало страшно. Но вскоре я и сам впал в какую-то заторможенность, оцепенение умственное, эмоциональное и двигательное. Таня, по-моему, пребывала в нем с Севильи.

Мы спали на одной бордельной кровати, избегая прикасаться друг к другу, и по-прежнему практически не разговаривали. О чем было разговаривать? Нам. Теперь и тут.

Бежать было больше некуда. Делать - без Игоря - нечего. Да и внутренних ресурсов никаких давно не осталось - ни у меня, ни у нее.

(Изредка косясь на Таню, я видел страшно измученную молодую девчонку с жутковато запавшими глазами. Видел определенную - не знаю, насколько осознанную ею самой, - неприязнь ко мне. Жалел я ее? Наверное. Все чувства были не то заморожены, не то высушены…)

Два дня. Три. По-моему, только на четвертый между нами состоялся первый более-менее продолжительный и сравнительно абстрактный разговор.

В тот раз мы впервые вышли в город вместе - и я показал Тане совершенно случайно найденный кабак в Альфаме, самом старом, почти уже совсем трущобном районе города, лепящемся к боку холма, придавленного местной крепостью (которой все равно ниоткуда в Альфаме не видно из-за крутизны и узости улиц). Даже не кабак - футбольный клуб.