П Бурышкин - Москва купеческая

Второва советский историк рисует, как одного из главных деятелей дореволюционной промышленности, который осуществил, вместе с Рябушинским, перестройку русского народного хозяйства. Из эпохи "промышленного капитала" Россия перешла в следующую стадию, "эпоху финансового капитала", и это было сделано руками Второва и Рябушинского (Какого? Их было восемь братьев).

Нет сомнения, что рост значения финансового, иначе говоря, банковского, капитала, в промышленности начал сказываться в России во время Первой мировой войны и особенно во время февральской революции. Но в Москве он проявился лишь в слабой степени и, во всяком случае, ни Н. А. Второв, ни братья Рябушинские не действовали в этом направлении. Действительность была противоположна тому, что пишет Лященко. Эпохой финансового капитала нужно назвать такое положение, когда промышленные предприятия захвачены банками, для которых они - я уже об этом говорил - интересны с точки зрения биржевой ценности их акций. Руководство деятельностью фабрик идет не под знаком производства, а под углом их финансовой мощи, укрепленной выпущенными ими процентными бумагами, акциями и облигациями.

И по отношению к Второву, и к братьям Рябушинским дело обстояло совсем иначе. И та, и другая группа имела свои банковские предприятия - Промышленный банк (ранее Банкирская контора И. В. Юнкер и Ко) у Второва, и Московский банк у Рябушинских. Но это были финансовые учреждения, которые обслуживали принадлежавшие этим группам промышленные предприятия, - фабрики и заводы. В. П. Рябушинский писал об этом в своих воспоминаниях, и это самое глубокое и существенное, что им написано. И в этом было отличие Москвы от Петербурга, где действительно этот процесс утверждения финансового капитала начал в полной мере сказываться.

Такою же, впоследствии приписанной к московскому купечеству, была и семья Тарасовых. И на них сказалась тяга в Москву, то стремление, которое заставляло именитых купцов и Сибири, и Украины, и Волги, и Кавказа, достигнув имущественного благополучия, переселяться в первопрестольную столицу.

Тарасов был оптовым мануфактурным торговцем. В Армавире и в Екатеринодаре у них были склады, а в Армавире ватная фабрика. К началу текущего столетия они были уже богатыми людьми; их дело, Т-во Мануфактура братьев Тарасовых, было основано в 1899 году, с основным капиталом в 4 миллиона. Разбогатели они, повидимому, быстро. П. И. Щукин, на авторитет коего я не мало ссылался, очень характерно говорит об их материальных успехах:

"В начале братья Тарасовы, - пишет он, - жили весьма скромно; ездили по железной дороге в третьем классе, возили с собой мешки с сухарями из черного хлеба, которым питались дорогой, носили зимой потертые бараньи шубы, но потом они разбогатели, и мы увидели их в собольих шубах с бобровыми воротниками"...

Из братьев Тарасовых, - так называлась их фирма, - в Москве проживали трое: Александр, Гавриил и Михаил Афанасьевичи. В Москве у них торгового склада не было, но, конечно, Москва была центром их закупок. Из следующего поколения был Гавриил Гавриилович, которому принадлежал дом, вновь выстроенный по старым рисункам в стиле итальянского Возрождения и представлявший копию какого-то дворца в Италии. Дом этот сразу стал одной из московских достопримечательностей. Проживал там также и Аслан Александрович, который, насколько я помню, был представителем в Москве торгового их дела. Мне приходилось с ним немало встречаться: он входил в состав Совета возглавляемых мною Обществ оптовых товариществ мануфактуры и о нашей совместной работе я сохранил самые добрые воспоминания. Жена его, Лидия Васильевна, урожденная Абессаломова, была одной из городских дам-патронесс.

Одной из самых интересных фигур этой незаурядной, семьи был рано ушедший из жизни Николай Лазаревич Тарасов. Он очень любил искусство, театр, был близок художникам. Хорошую характеристику дает ему Немирович-Данченко:

"Трудно встретить более законченный тип изящного, привлекательного, в меру скромного и в меру дерзкого дэнди. Вовсе не подделывается под героев Оскара Уайльда, но заставляет вспомнить о них. Вообще, не подделывается ни под какой "тип": прост, искренен, мягок, даже нежен, но смел; ко всему, на каждом шагу подходит со вкусом, точно пуще всего боится вульгарности".

Далее Немирович рассказывает, как Тарасов, через Балиева, помог Художественному театру благополучно закончить поездку, внеся тридцать тысяч рублей, с какой деликатностью это было сделано, и заканчивает:

"Около тридцати лет прошло со времени этого свиданья... Тарасов давно расстался со своей жизнью блуждающих огней... Художественный Театр перешел через все стадии революции, уже кует новый репертуар и новую жизнь, и для него теперь эти два фланирующих богатых москвича - классовые враги, и все-таки вспоминается то чувство бодрости и жизнерадостности"...

Примерно также вспоминает о нем и Станиславский, говоря о знаменитых "капустниках" в Художественном театре:

"Большую роль в выступлениях Н. Ф. Балиева играл скрывавшийся за кулисами Н. Л. Тарасов, автор многих чрезвычайно талантливых шуток и номеров, один из пайщиков, позднее член дирекции театра, незаменимый наш друг, выручивший нас крупной суммой в трудную минуту наших гастролей в Германии... Среди шуток и забав артистов на капустнике выделялись некоторые номера, которые намекали на совсем новые для России шутки, каррикатуры, сатиры, гротески. За это дело взялись Н. Ф. Балиев и талантливый Н. Л. Тарасов. Сначала они основали в доме Перцова, у Храма Спасителя, нечто вроде клуба Художественного театра... Впоследствии образовался театр "Летучая Мышь"...

Я не случайно привожу эти авторитетные свидетельства об этом рано ушедшем из жизни человеке. Мне хочется подчеркнуть, что в Тарасовской семье были люди, которые по-настоящему знали и любили театр.

Эта семья тоже описана в литературе, на этот раз во французской. Один из ее отпрысков, французский писатель Анри Труайя, написал длинный роман, даже целую трилогию, где много говорит о своей семье. Первая часть описывает жизнь семьи "Дановых", в конце прошлого века и в начале текущего. Я не достаточно хорошо знаю прошлое Тарасовской семьи, и не мне судить, сколь фотографически точно обрисованы отдельные этапы этого прошлого, могу только пожалеть, что при больших ее заслугах и перед русской торговлей и промышленностью, и перед русским театром, она преподнесена в таком мало привлекательном виде. Казалось бы, она заслуживала лучшего.

Но в этом романе есть одна деталь очень существенная, которую нельзя обойти молчанием: французский писатель Труайя описывает с большими подробностями оргию, которая была устроена одним из главных героев его повествования. На этой оргии имело место то, что на старом, образном, русском языке называлось "свальный грех". Мужскую половину действующих лиц представляет герой романа и его приятели, а женскую - некие "легкие актрисы". Позволительно спросить автора, о каких актрисах идет речь? Императорской сцены? Художественного театра? Большой оперы или балета? Частной оперы Зимина?