Леонид Бородин - Без выбора

Помнится, в конце пятидесятых Эдиту Пьеху упрекали за пошлость манеры исполнения, но на фоне нынешнего эстрадного бешенства, кликушества и безголосия она - сама невинность.

Вот, к примеру, наша знаменитая родоначальница "эстрадной свободы" исполняет нечто - песней и назвать невозможно - на слова Б.Пастернака: зависнув безжизненными зрачками на объективе, заслуженная пенсионерка эстрады, периодически взвизгивая, отчаянно конвульсирует всеми частями тела так, словно "свеча горела" не на столе, а совсем в другом месте... Ни следа от интимности и дивной целомудренности стиха - одно похабство.

К счастью, ветра всеобщего опошления не коснулись музыкальной классики. А если и коснулись, то где-то на задворках... Иначе нам предложили бы любоваться, как стриптизерша, елозя потным телом по металлической палке, изображает страдания Офелии...

Кроме эксперимента А.Шнитке с "Пиковой дамой", ничего подобного мне более не известно. А "пресловутое" протестное по этому поводу письмо А.Журайтиса, между прочим, предварительно обсуждалось все там же - в мастерской Ильи Глазунова, и я помню слова А.Журайтиса: "Можно говорить, что "Пиковая дама" - произведение незаконченное, но как надо понимать себя, как себя видеть, чтобы браться за "исправление" Чайковского..."

А Запад... что ж, новым непроницаемым занавесом нам от него не отгородиться. Не исчезнут с наших книжных полок ни Бальзак, ни Дюма, ни Диккенс... и сотни имен людей Запада - часть нашего духовного багажа.

Ксения Григорьевна Мяло, которую уж никак не заподозришь в "западнофильстве", призналась как-то, что для нее было бы трагедией новое закрытие границ. Паршивец де Кюстин так резюмировал свое открытие России: "Когда я оцениваю себя, я скромен. Но когда я сравниваю себя - я горд".

Нам, в отличие от него, вроде бы и нечем гордиться, сравниваясь. И все же это не так.

Я попал на Запад, в самую культурную страну Европы - Англию почти что сразу после освобождения из тюрьмы. То был праздник глазам и душе. Средневековый замок в Дувре на берегу Ла-Манша я облазил поквадратно от башен до подвалов. Я истоптал все палубы прекрасно сохраненного боевого парусника, общупал руками механизмы и чуть ли не по пояс всовывался в жерла бортовых пушек. Умилялся домику "Пиквикского клуба". Захватывался дыханием в книжном хранилище Кембриджа. Вдоль и поперек исходил римское кладбище на самом северном шотландском берегу.

Потом была Америка с ее Великим каньоном и воистину космическим явлением тумана, наплывающего на Сан-Франциско с океана.

Германия и величественные замки на высочайших берегах Рейна, дивное своеобразие баварских городков и поселений.

Наконец, Италия и Колизей! Ни кино, ни репродукции не воспроизводят действительной объемности этого сооружения. С юности поклонник истории Греции и Рима, только там, на ступенях-скамьях Колизея я впервые почувствовал былое величие Древнего мира, именно почувствовал, потому что знал-то и ранее.

Случилось и нечто необычное. По натуре я совершенно не мистик: ни тебе видений многозначительных, ни предчувствий многообещающих. Сухарь. Но вот было же! Мы стояли с дочкой у ограды древнего гладиаторского ристалища. Справа - темнеющий нутром выход на арену... Глянул, и что-то случилось со мной, с моей головой - безнадежный рационалист, и теперь не верю и спорю с памятью... Я увидел себя выходящим на арену из-под темного полуарочного свода! Выходящим на бой и смерть.

Ни в какую генетическую память не верю. И не веря, говорю себе: когда-то мой немыслимо дальний предок топтал этот серый песок гладиаторского загона!

Фильмы про гладиаторов, даже пошло и примитивно состряпанные, смотрю... Как перебираю порою фотографии моих сибирских предков. Вечные, не желтеющие и не выцветающие, добротным картоном укрепленные- лица на фотографиях значительны, позы торжественны, потому что уготованы великому делу противостоянию изничтожающего душу чувства сиротства в мире, соблазняющего человека гордыней самодостаточности и превосходства, каковые будто бы задарма обеспечиваются всеобщим прогрессом, усложняющим окружающий мир и тем возвышающим современного человека над его "бедными" предками.

Приятно и хмельно в минуты безделия думать о том, что между Иркутском и Римом тысячи и тысячи верст, и где, на какой версте и в каком веке потомок римского гладиатора впервые глянул в сторону восточную... Чушь, конечно... Но кто-то же из современных песенников настаивает, что чушь бывает прекрасна...

Итак, я придумал себе родство с Западом.

В том и мой личный СОБЛАЗН ЛЮБВИ К ЗАПАДУ.

Но не на пустом же месте состоялась эта моя придумка. Герои Диккенса и Майн Рида, Дюма и Бальзака, Фенимора Купера и Джека Лондона, Томаса Манна, Ромена Роллана и Голсуорси - разве когда-нибудь усматривал я в них ту иноприродность, каковая ныне в виде так называемой масскульты режет и глаз и ухо, и раздражает и бесит, и, кажется даже, жизнь укорачивает, потому что насилует, навязывается, истязает. Несчастные девушки-мутантки, по десять часов отсиживающие в магазинах, кафе, парикмахерских, - они сжились, срослись с ритмами племен, остановившихся в своем музыкальном развитии со времен каменного века. Ритмы века каменного удивительнейшим образом совпали с ритмами машинной цивилизации и теперь успешно взламывают хребты национальной биоритмики, и каковы будут чисто генетические последствия этой агрессии "музыкального неолита" - о том думать уныло.

На радио "Свобода" есть еженедельная передача под названием "49 минут джаза". (И в голову никому не придет, что на этой радиостанции возможна передача "49 минут русской музыки"!)

Несколько раз мощнейшим усилием воли я давал себе "установку" прослушать передачу до конца. Ну не тупица же я, и слухом, слава Богу, не обделен, и на музыке воспитан - должен же я понять, почувствовать...

Вот один "джек" на рояле гоняет пальцами туда-сюда, туда-сюда, а другой "джек" на саксофоне - сюда-туда, сюда-туда! И это бесконечно - ни темы, ни мелодии, ни гармонии... И всякий раз одна и та же ассоциация: обезьяна кистью в ведро с краской, а затем по холсту и так и этак, и этак и так...

Что же должно было произойти с человеческим чувствованием Божьего мира, чтобы после Бетховена, Моцарта, Рахманинова он начал испытывать удовольствие (а ведь испытывает!) от редуцирования до обезьяньего уровня величайших гармоний? И судя по высказываниям "специалистов", теперь уже идет процесс редуцирования творений "столпов" этого самого "туда-сюда". Лундстрем объявлен непревзойденным, а у микрофонов лишь эпигоны.

Год или два назад московские власти с большой честью для себя принимали американскую гостью, как раньше сказали бы, певичку Лайзу Минелли. А мне случилось слышать ее мать, тоже эстрадную певицу - так ведь это же представители разных цивилизаций. Мать Лайзы - это еще Европа. Это еще в стиле мюзиклов "Оклахома", "Семь невест для семи братьев", это еще в традициях европейских гармоний. Мы ведь с удовольствием смотрели эти фильмы, потому что, чувствуя иное, чувствовали и родственное. Но Лайза Минелли - это уже не Европа. И даже не Америка. Это Африка. Не нынешняя. Нынешнюю мало знаю. Это Африка, загнанная на плантации американского Юга, утратившая связь с Родиной, как попало усвоившая культуру плантаторов и всей мощью племенной генетики "задавившая - подавившая" не слишком, знать, ценимые наследниками европейских переселенцев свои музыкальные традиции. Лайза Минелли - певица афроамериканская. На этом она себя и сделала. Для негритянской культуры это еще одна маленькая победа. Из этих маленьких и немаленьких побед вызревает планетарное поражение европейской, в частности музыкальной, культуры.