Леонид Бородин - Без выбора

Не мог я в те годы догадываться о банальности подобного умонастроения, да и сегодня готов оговориться в том смысле, что банальность банальности рознь, тем более что "выпадание" человека шестидесятых ли, семидесятых ли из системы "советского поведения", как правило, случалось отнюдь не по принципу личного выбора, но чаще всего по стечению обстоятельств, каковые как раз возможности выбора и не оставляли. И не подозревая о сути с ним происходящего, набив определенное количество шишек на лбу, тот или иной еще вчера "простой" или не очень "простой советский человек" однажды обнаруживал себя в роли почти сознательного оппозиционера.

Все дальнейшее зависело от особенностей характера. Человек или замыкался в своей оппозиционности на территории кухни, а за пределами ее цинично "играл по общим правилам", или, покидая территорию, пытался так или иначе реализовать свою оппозиционность через общение с себе подобными.

Цинизм - безответственная форма душевной свободы. Но именно люди этой породы оказались в итоге более подготовленными к смуте, ибо никакие принципы не связывали им руки. Не связывали до того, и они успешнее прочих сумели пробиться в информированные и властные структуры общества, и уж тем более после того, когда рухнули всяческие преграды к инициативе самореализации под лозунгом "однова живем!".

Партийные и комсомольские секретари мгновенно превратились в "полевых командиров" новой русской смуты. И "органы", вдруг утратившие смысл своего существования, тоже отнюдь не остались в стороне от общего мародерства. Поражает воображение количество детей бывших многозвездных "героев невидимого фронта" на всех ступенях нынешней социальной лестницы. Воспитанные в атмосфере полицейского цинизма, самой злокачественной формы его, многие из них сегодня пытаются преодолеть дурную наследственность, и нужно признать, что кому-то это почти удается...

Но здесь все же разговор о маргиналах, то есть о ничтожном меньшинстве тех, что в шестидесятых или семидесятых, однажды обнаружив себя "не в строю", в той или иной форме "закучковались", имея наивную надежду так или иначе противодействовать "безыдейщине" как симптому распада. Всякое же "кучкование" автоматически ведет к "нелегальщине", к подпольному или полуподпольному образу жизни. О грустных издержках такого образа бытия - об этом я пытаюсь говорить...

Рассказ об одном случае из личного опыта "нелегальщины" избавит меня от лишних рассуждений по данной теме.

Я ехал из Москвы в Питер, вез друзьям два номера мною тогда издаваемого, то есть "самиздатского", журнала "Московский сборник" название сознательно заимствовано у К.Победоносцева. Антисоветчины журнал не содержал. Советчины тоже. Но в том и был его "криминал"... В чемоданчике были еще с десяток статей разных московских авторов-полулегалов все на ту же тему, каковая была жирным шрифтом пропечатана на титульном листе "Московского сборника", - проблемы нации и религии.

"Наружка" в те дни "пасла" меня в открытую, удалось уйти, и на Ленинградский вокзал я прибыл в уверенности, что чист, то есть "без хвоста". Билет взял в вагон "СВ" - из тех же конспиративных соображений. Минут за пять в купе вплясалась - именно так - девица в "поддатом настроении", что меня сразу встревожило не на шутку...

За несколько дней до того пришла информация, что один из лидеров украинского сепаратизма, некто по фамилии Черновил, находясь в ссылке в Якутии, был "с подставой" девицы обвинен в попытке изнасилования, а как выкрутился из сей подлой ситуации - не сообщалось. Способ "выкрута", как правило, существовал один - компромисс с "органами". Это если они хотели именно компромисса, а не чего-либо иного.

Растрепанная девица плюхнулась на сиденье напротив. Пока просто тараторила, я еще надеялся на случайность. Но когда из сумки достала уже початую и лишь слегка приткнутую пробкой бутылку вина и предложила "додавить" с горла... я был не в панике - был почти в параличе... "Сначала давай поцелуемся, тебя как зовут..." Тут "с горла" (стаканы стояли рядом) она отхлебала по меньшей мере треть содержимого и протянула бутылку мне. Выкинуть бутылку в приоткрытое окно? Поезд только тронулся, кому-нибудь по голове... Да и что это изменит... До бутылки я дотронуться не успел: приоткрылась дверь в купе, и парень лет тридцати, высмотрев ситуацию, дверь захлопнул.

Только однажды в жизни со мной было нечто подобное. Лет в тринадцать. Болтался без дела по Китайской пади в родном Прибайкалье. Недавно научился хорошо, громко свистеть. Взял да свистнул. А из-за корневища упавшего кедра с ревом взметнулся страшенный медведище. Показалось, конечно. Наши байкальские медведведи-муравьятники не крупны. Сердце упало в желудок - ниже желудок не пропустил, много черемши перед тем съел. Когда глаза обрели свет, а ноги - способность двигаться, я наверняка установил какой-нибудь рекорд. Назавтра с охотником, завхозом нашей школы, пришли на место. Оказалось, что медведь от моего свиста обгадился, чего со мной, несмотря на весь страх, не случилось...

Как только закрылась дверь купе, я понял, что мне конец, что они уже за дверью и только ждут...

В случае с Черновилом девица, ворвавшись к нему в комнату, начала рвать на себе одежду и кричать, и это услышали "случайно" проходившие мимо "сотрудники" с понятыми.

Не знаю, поймут ли меня читающие эти строки, но тогда, в те минуты-секунды, было ощущение "конца всего". Ведь я-то ни на какой компромисс не пойду...

Вот сейчас она начнет орать... Да, уже изъявила желание подсесть рядом... И что бы я сейчас ни предпринял - все бесполезно!

Вдруг снова приоткрылась дверь купе, снова тот же парень, только теперь он не спешил исчезать, он поманил меня к себе - в том было что-то нетиповое. Пальцы в судороге на рукояти чемоданчика - так, с чемоданчиком, чуть ли не бегом, только б подальше от девицы - я кинулся к двери, появилась хилая надежда, что выкручусь. В коридоре никого. И тут просяще жалобным тоном, полушепотом он рассказал мне, что еще на вокзале кое о чем договорился с этой девицей, а взять билет в "двухместный" не успел, и не буду ли я столь добр, не поменяюсь ли с ним местами, правда, у него купированный, а не "СВ", но он готов доплатить сколько угодно.

Буду ли я добр! Да я был готов все свои копейки выскрести из карманов! Я мчался по поездным тамбурам куда-то в хвост поезда, лихо хлопая дверями. Было чувство, будто я только что снова народился на свет в этой тамбурной полутьме.

До самого Питера не спал. Восторг спасения (именно так, было ощущение спасения) сменился отчаянием. Пережитый мною унизительный, парализующий страх словно перечеркивал, превращал в ничто все мои, казалось бы, добрые и нужные поступки и намерения, взывал к памяти - я должен был, обязан вспомнить нечто важнейшее, имеющее объяснение тому мучительному состоянию стыда, что не давал уснуть, отвлечься, забыться.