Леонид Бородин - Без выбора

Очередной всполох автоматной трескотни, и из кустов вывели мальчишку лет шестнадцати. Пуля прошила ему ляжку насквозь... Лицо - белая маска... Шок... На губе сигарета... "Скорой" не видать... Вдруг рядом знакомый человек - Ушаков Геннадий Сергеевич, стоматолог, благодетель зэков всех поколений. Он здесь на какой-то роли. Узнав меня и что я с машиной, тащит раненого ко мне, вдвоем впихиваем его на заднее сиденье и летим прочь от Останкино. Навстречу опять эти же самые "бэтээры", только теперь на полной скорости и по встречной полосе, то есть навстречу нам. Я едва успеваю выскочить на бордюр, шаркнув задним мостом... Сдурели, что ли?!

У разворота на проспект Ушаков выскакивает из машины, обеими руками машет "скорой", перегружаем с помощью санитаров раненого - и назад.

Все машины, что стояли по обочинам, откатываются. Оказывается, те самые "бэтээры", что "за народ", открыли беспорядочную стрельбу вокруг себя. Мы все равно проскакиваем вперед, потому что от кустов, что у самой микробаррикадки, женщина тащит на себе раненого мужчину. Ушаков остается, а я везу их на Щербаковку. Парень в сознании, в больницу не хочет, а на Щербаковке живет брат-хирург... Улицы пусты, машин ни встречных, ни поперечных, светофоры - не помехи...

Вернувшись, нахожу Ушакова, спрашиваю, как дела. Только рукой отмахивается, и через секунду мы с ним оба катимся по земле в сторону клумбы - свист пуль не над головой, будто параллельно ушам. Лежим, вжавшись в землю.

- "Бэтээры" палят? - спрашиваю.

- Да все палят, кому не лень! - бормочет сердито. - Избиение младенцев!

- А младенцев-то много? - спрашиваю.

- Какое там, к утру всех перебьют, если не разбегутся.

- А отцы-командиры? Макашов, Анпилов?

- Макашов давно уже... Анпилов, говорят, где-то здесь, по кустам шарахается... Не видел...

Чуть стихает пальба, отступаем к машинам. Рядом с моей "двадцатьчетверкой" красный "жигуль", приемник на полную мощь... человек десять вокруг... В эфире кто-то грозится большим войсковым соединением двинуться на Москву, на помощь восставшим, начать партизанскую войну...

- Фуфло! Провокация! - тихо говорит Ушаков, но услышавшие его возражают, спорят...

На какое-то время теряю Ушакова из виду, но минут через двадцать он подходит ко мне с парнем военной выправки, говорит - надо бы помочь этому человеку. Сгонять надо кое-куда. Сгоняем, отвечаю. Ушаков для меня авторитет. Был он, ныне уже покойный, немногим из тех московских врачей, кто принимал нас - доходяг из лагерей, - и приводил в божеский вид, и опекал по мере сил и возможностей. Александр Викторович Недоступ, к примеру, пожизненный мой благодетель. Был еще рентгенолог Леонард Терновский, сам со временем "схлопотавший" политическую статью...

- Куда мчимся? - спрашиваю.

- В Строгино, - отвечает.

- Ничего себе! И зачем, если не секрет?

- Не секрет. За оружием.

- Это как же, - удивляюсь, - шли штурмовать, а оружие за кольцевой оставили?

- Думали, нахрапом...

- А гранатомет? С него ведь начинали, как рассказывают.

- Не знаю, откуда он взялся, - отвечает хмуро мой пассажир. - Не наш, во всяком случае...

- А "ваши" - это кто?

- Я при Анпилове.

- Ну а сейчас-то... Зачем? По-моему, ситуация...

- Посмотрим! - перебивает. Мои вопросы его явно раздражают.

Тем не менее, пока мы гоним по опустевшей, безлюдной и почти безмашинной Москве, узнаю, что он военный, старший лейтенант. Намекнул ему, что неплохо бы его документы увидеть. Сказал, что "сдал перед делом". Кому сдал - не спрашиваю.

Ушаков, конечно, для меня авторитет, но и ему могли "туфту двинуть". Ко мне и ранее подходили парни и мужики и просили подбросить до дому. Те, кому "кино со стрельбой" уже надоело... Может, и этот... До Строгино сейчас никаким транспортом не добраться...

В конце концов решаю для себя так: если парень меня "дурит", ну чтож, это тоже как-то вписывается в общую картину, и я со своими "метаниями" вполне заслуживаю подобной "шутки".

По Москве же гнать - одно удовольствие! До самой кольцевой ни одного гаишника, ни одной гаишной машины, ни одного милиционера или просто военного. Москву словно сдали на власть стихии и инстинкта народного. Власть - она, может, в панике, а может, в многохитром расчете. А что до народа и его инстинкта - окна домов уже большей частью темны. И чем дальше от центра, тем темнее. И похоже, что власть выигрывает "дело" автоматически... Если и в страхе, то без особого напряжения мозгов.

Красный светофор, зеленый - без разницы! Не более получаса гонки, и мы на месте.

- Через пять минут выйду, - говорит мой пассажир и исчезает в подъезде многоэтажки-"термитника".

Жду десять минут и начинаю разворачиваться. И тут он появляется с парой "Калашниковых" в руках и с канистрой.

- Канистра зачем?

- "Бэтээры" жечь, - отвечает. - Заскочим на заправку. Их нам прислали, а они, суки...

- Кто же это их вам прислал?

- Неважно...

На заправке никого, но время-то идет. Когда наконец разгоняемся в обратный путь, говорю:

- Там, поди, уже все кончилось.

Молчит.

Так, почти без разговоров, минут за сорок долетаем до Останкино. Толпы уже нет. Но кто-то, в основном мальчишки, мечется по кустам... Но стрельба... Такое впечатление, что у защитников Останкино осталась уйма патронов и задача - до утра "распулять" их - трассы так же, как и два часа назад, - во все стороны... Прислушиваюсь и все же улавливаю ответные выстрелы; значит, кто-то еще "держит осаду"...

Мой пассажир говорит "спасибо" и исчезает в тени деревьев с автоматами и канистрой.

Оттуда же, из темноты, появляется молодой священник и просит подбросить до дому. Словно в прощание, нам вслед яростный автоматный треск; оглянувшись, вижу вспыхнувшие искры на асфальте, где всего лишь минутой назад сояла моя машина.

Просматривая видеохронику останкинских событий, горевших или сгоревших "бэтээров" не видел. О жертвах среди защитников Останкино тоже вроде бы ничего. А сколько народу перебили вокруг телецентра - о том, наверное, никогда не узнать.

Года через два или три надумал все-таки позвонить Анпилову, узнать о судьбе своего ночного пассажира.

- Я знаю про эту вашу поездку, - отвечал Анпилов. - Жив. Но ему пришлось уехать. Если хотите, завтра у нас митинг у музея Ленина, подъезжайте, поговорим.

Если память мне не изменяет, на митингах я не бывал ни разу в жизни. Ни на советских, когда сгоняли, ни на антисоветских, когда приглашали...

* * *

Домой вернулся в четвертом часу и, конечно, проспал начало событий у "Белого дома".

С Игорем Николаевичем Хохлушкиным и с дочкой подкатили мы к Бородинскому мосту, когда уже дымились окна российского парламента, когда танки выстроились на противоположной набережной, когда пальба была в самом разгаре - и та же самая картина, что у Останкино: площадь перед осажденным домом забита толпой, мамаши с колясками прогуливаются в зоне обстрела, мальчишки снуют туда-сюда поперек площади... Идет война. Кто-то с кем-то сражается всерьез, и это, знать, очень интересно - смотреть на взавправдашную войну в центре Москвы-града, если толпа, по мере ожесточения пальбы, с визгами и криками скатывается по лестницам на набережную, но через несколько минут снова заполняет только что покинутое пространство. Вот в первые ряды пробивается несколько "крутых" и круто "поддатых" молодых и современных. Они дружно кричат "ура!", когда очередной танковый снаряд вламывается в уже дымящийся этаж. Впрочем, "ура!" кричат не только они...