Коллектив авторов Религия - Старинные рождественские рассказы русских писателей [сборник]

Недолго думая, я протянул руку и позвонил. Сделал это, во-первых, для того, чтобы убедиться — в бреду я или в здравом уме, а во-вторых, мне очень хотелось знать, откуда все сие?

Через несколько минут дверь в мой нумер тихо отворилась, и ко мне осторожной поступью вошел коридорный Анфим. При виде меня, он радостно улыбнулся.

— Ну что, сударь, как? — спросил он, подойдя к моей постели. — Полегче стало, а? Слава тебе Господи! А уж мы как было перепугались-то! Да и скучно без вас, — не много живете, а привыкли к вам… Вот жильцы-то все спрашивают: «Что соловушек наш приумолк, — тихо в клетке его…» — ваш нумер клеткой соловьиной прозвали они… «Бывало, в будни поет, а теперь вот праздники настали, и его не слышно…» Плохо, говорю, господа, нашему соловушке: не до песен ему…

Слуга опустил печально голову.

— А ты вот что мне скажи, Анфим, — говорю я ему, — отчего меня не отправили в больницу и откуда взялось вот все это? У меня всего два рубля с чем-то было…

— Э, сударь! Свет не без добрых людей… другой ведь тоже душу христианскую имеет… А вы, главное, успокойтесь да поправляйтесь скорее. Слава Богу, все есть: и лекарство, и пища настоящая готовится для вас (только вы ничего не кушаете), и доктор каждый день бывает — все как следует… А что хозяин хотел вас спровадить в больницу — это верно, только его не допустили…

— Кто же?

Анфим замялся.

— И кто мне дает все это? — допрашивал я.

— А мы и сами, сударь, хорошенько не знаем… — ответил слуга, переминаясь и не глядя мне прямо в глаза. — Присылает кто-то с прислугой… Спрашивали мы — от кого? Да не говорят… Должно быть, знакомые ваши…

— А был у меня кто-нибудь за это время?

— Нет-с, никого не видали…

Тут мне показалось вдруг, что в комнате моей все завертелось, закружилось, и Анфим, подхваченный каким-то темным вихрем, взвился на воздух и медленно описал под потолком, как парящий коршун, два круга.

— Не принести ли вам бульонцу? — спросил он при этом и скрылся.

Настала тьма… Я слышал свист урагана и шум бушующего моря. Голова горела, как в огне, сердце хотело разорваться на части… Бред снова унес меня в свое волшебное царство — царство, полное ужасов и адских страданий…

Сколько времени прошло после этого разговора моего с Анфимом, я не знаю; но вот как-то раз, заслышав легкий шум, я открыл глаза и — невольно привскочил на постели.

В полутемном пространстве комнаты, от двери, ко мне тихо приближалась, как бы не касаясь ногами пола, фигура молодой женщины в богатом белом пеньюаре с длинным шлейфом, с распущенными волосами и с дорогими браслетами на обеих руках. Она показалась мне невыразимо прекрасной и напоминала собой Офелию во время ее очаровательного безумия.

Теперь я не сомневался, что это происходило в бреду.

— Как я рада! — промолвило видение, остановившись передо мной и скрестив на груди руки. — Как я рада! — повторило оно, опускаясь на колена у моего изголовья и не отводя от меня своих светлых, улыбающихся глаз. — Вижу вас наконец в полной памяти и с открытыми глазами… А вы прилягте, успокойтесь… вот так… не пугайтесь: нечего пугаться — я свой человек… Вот так радость для Нового года! С Новым годом, Семен Иванович, с новым здоровьем, миленький вы мой! Ведь уж три часа, как старый год покончился…

— Кто ты? — воскликнул я, пораженный видением, и вскрикнул, надо полагать, очень натурально, потому что видение немного смутилось и недоверчиво посмотрело на меня. Но тотчас оно опять стало улыбаться и сказало:

— А вы успокойтесь, пожалуйста, вам вредно волноваться, — вон доктор каждый день говорит, чтобы вы ни-ни! Кто я? А зачем вам знать это? Узнаете — пожалуй, еще прогоните меня… Живу в этих нумерах, вот и все! Услышала об вас — больной, говорят, одинокий, никого у него нет… ну, жалко стало, — как не навестить? А тут еще праздники подошли, — у всякого какая-нибудь радость, а вы, голубчик, лежите здесь одни — и ни посмотреть за вами, ни помочь вам некому… Жаль стало… со всяким может случиться несчастье! Я и стала к вам заглядывать… По себе знаю, как горько быть одинокой, да еще в праздничный день. При этом пенье ваше очень мне нравится… часто слушала я вас, соловушек вы наш!.. Выздоравливайте скорей и спойте нам еще что-нибудь… Боюсь я только, что после вы никакого знакомства не пожелаете иметь со мной… Что я такое…

И в глазах ее блестели слезы — какое-то хорошее чувство выжимало их… я отлично понимал это, но не понимал одного: зачем нижние веки этих прелестных, темно-карих и полных слез глаз слегка подрисованы краской? Тут было что-то непоследовательное и очень трудное для моего понимания. Я напрягал весь свой мозг, но мог прийти лишь к тому, что у меня опять все замутилось и завертелось в глазах… Снова мир видений, хаос и тяжелое ощущение чего-то гнетущего, мучительного, неодолимого.

Я опять очнулся. Слышу — за моей головой чей-то шепот. Разговаривают двое, судя по голосу — женщины.

— Чуднáя ты! — шепчет одна. — И давно уж это?

— Да вот почти две недели… — отвечает другая.

— Тебе бы в сестры милосердия… Чай, денег-то сколько ухлопала!

— Деньги — что! Человек дороже денег…

— Какой человек! Вот который с деньгами, тот, известно, дорог…

— Перестань!

— Да тебе, видно, о праздниках-то повезло: и доктора, и лекарство, и обеды — на все достало…

— И слава Богу, что повезло: к случаю!

— Ну, пойдем отсюда — мне делается тошно от одного вида этих микстур… Кроме того, мне надо ехать: сегодня в маскараде у Лентовского ждет меня один… лабазник, — надо будет позаняться им…

Собеседницы встали и направились к двери. Проходя мимо моей постели — я видел это полузакрытыми глазами, — одна из них оглянулась на меня и кивнула головой: «Прощай!»…

Болезнь моя миновала, и я остался в живых. Конечно, я узнал потом, кто было то видение, что посещало меня в дни мучительной болезни и кому я обязан был своим спасением. Впоследствии я возвратил этой женщине свой долг денежный и хотел возвратить другой — нравственный долг, то есть заплатить спасением за спасение. Я предложил ей руку — но получил категоричный отказ. Чем он был мотивирован, я не допытывался и до сих пор наверно не знаю; но догадываюсь… О, пока в груди моей бьется сердце, я не забуду высокой чести и редкой души этой необыкновенной особы!

1884

Мое детство прошло в Орле. Мы жили в доме Немчинова, где-то недалеко от «маленького собора». Теперь я не могу разобрать, где именно стоял этот высокий деревянный дом, но помню, что из его сада был просторный вид за широкий и глубокий овраг с обрывистыми краями, прорезанными пластами красной глины. За оврагом расстилался большой выгон, на котором стояли казенные магазины, а возле них летом всегда учились солдаты. Я всякий день смотрел, как их учили и как их били. Тогда это было в употреблении, но я никак не мог к этому привыкнуть и всегда о них плакал. Чтобы это не часто повторялось, моя няня, престарелая московская солдатка — Марина Борисовна, уводила меня гулять в городской сад. Здесь мы садились над мелководной Окой и глядели, как в ней купались и играли маленькие дети, свободе которых я тогда очень завидовал.