Коллектив авторов Религия - Старинные рождественские рассказы русских писателей [сборник]

Вукол вскрикнул и шарахнулся в сторону. Сильная ветка старой березы больно ударила его по голове; должно быть, он зацепил за нее ружьем, но Вукол не сообразил этого и смерил старую березу с макушки до корня. Его глаза загорелись.

— Драться? За что, про что? — прошептал он злобно.

Вукол вспомнил и побледнел. Под этой самой березой три года тому назад он плакал и валялся в ногах жены. Он уже тогда подозревал жену в кое-чем и вымаливал у нее любви. Вукол говорил ей.

Он с малых лет не видел ласки и всю жизнь только и делал, что чеканил деньги. Из двух тысяч, доставшихся ему после отца, он начеканил двадцать. Он не брезговал никакими средствами, и люди презирали его. И он презирал людей. Купцы не пускали его дальше передней, и он допускал мужика только к себе на крыльцо. Но ему стало холодно, его сердце запросило ласки, и тогда он встретился с девушкой, у ног которой сложил свою буйную головушку.

Вукол снова смерил глазами березу. Если бы с ним был топор, он срубил бы ее под корень и нащепал бы из нее лучин.

Он двинулся в путь, беспокойно озираясь и думая о жене: «Я убил ее, потому что она клятвопреступница. Убил, и люди простили меня».

— А Бог?

Вукол ясно услышал, что это шепнул орешник, росший сбоку, около дороги, дигилястый и чахоточный, как приезжавший на лето к о. Сергию семинарист. Вукол круто повернул от орешника в сторону, но старая, растопыренная ветками сосна преградила ему дорогу. В то же время молодая березка, вся осыпанная снегом, как снегурочка, беспокойно затрепетала и стала ласкаться к веткам сосны, как испуганный ребенок. Казалось, ее испугал вид Вукола, и она просила у старой сосны защиты.

Вукол прошептал:

— Заговор! — И дикая злоба наполнила его сердце.

Он, как кошка, прыгнул на середину дороги, поближе к орешнику, и, злорадно сверкая глазами, переспросил побелевшими губами:

— А Бог?

Орешник шевельнулся, посыпал инеем, и Вукол снова услышал:

— А Бог?

— Бог! — Вукол подпер кулаками бока. — Бог!

Вукол чувствовал, что злоба владеет всем его сердцем, и он еще силен. Это его обрадовало, и он вызывающе бросил взор к небу.

— Бог! — крикнул он, сияя всем лицом. — Бог… — И он выпустил из своих уст нечто ужасное, богохульное, сверхъестественное.

И тогда туча, закрывавшая месяц, прорвалась, как истлевшая бумага. Серебристые тени метнулись с неба на землю, лес весь просиял, и вместе с тем отдаленные кусты повторили исступленный вопль мужичонки: «Мало тебе, живорез окаянный, что жену загубил!»

Вукол задрожал; серебристые тени ослепили его глаза, и ужас вошел в его сердце. Он почувствовал, что весь лес стал на него. Вукол пустился бежать. Он бежал долго с искаженным от ужаса лицом и трясущимися губами; но злоба еще не покидала его сердца и только пряталась в самый темный угол. Он бежал долго, широко размахивая руками и тяжело дыша, и очутился внезапно около трех сосен, где упала под топором жена Вукола.

Вукол опустился около одной из сосен, обнял ее корявый ствол рукою и завопил, вздрагивая плечами. Он обнимал старую сосну, прижимался к ней мокрым лицом и жаловался ей на жену:

— Ока-янная! Я с малых лет без ласки жил; встретил ее, и сердце словно оттаяло и полетело на ласку, как на огонь птица! Окаянная!..

Вукол всхлипывал и утирал мокрое лицо о ствол дерева. Старая сосна безучастно стояла над ним и слушала его вопли. Вуколу хотелось, чтобы она ниже склонилась над ним и пожалела его. Но сосна не шевелилась и стояла посеребренная инеем, как старая, седая старуха, уже безучастная к жизни.

Между тем в лесу совсем просветлело. Месяц стоял над лесом грустный и бледный и заливал его фосфорическим светом сверху донизу. На старой сосне можно было рассмотреть даже вырытые временем морщины. Кругом было тихо. Сосны и ели стояли не шевелясь, точно оцепенелые, не то в благоговейном созерцании, не то в молитве; звезды разгорались ярче; в небесах разливалось и слабо трепетало зеленоватое сияние. А Вукол лежал на снегу, плакал под сосною и, обняв ее корявый ствол, жаловался на жену:

— Окаянная! Не буду я молиться за нее! Ни за нее, ни за себя… Ока-янная…

Время перешло за полночь. В чаще вильнула пушистым хвостом хитрая лисица и, потягивая узенькой мордой морозный воздух, побежала на село испытать бдительность песьей породы. Косоглазые белячишки беспокойно прислушивались к человеческим воплям, поводили длинными ушами и тревожно раздували ноздри.

А Вукол по-прежнему лежал на снегу, обнимал сосну, плакал и ругался. Наконец ему стало холодно, силы покидали его. Вукол подумал, что он умирает и прошептал:

— Господи!

Он прошептал это неожиданно для самого себя и потому, что в его сердце еще была злоба. И тогда Вуколу показалось, что серебристая тень прошла по лесу и стала над ним в изголовье, как столб лунного света. Вукол понял, однако, что это не лунный свет, а что-то другое. И ему захотелось встать и преклонить колена. Но он не мог сделать этого, потому что у него отнялись ноги. Он нашел в себе силы только улыбнуться и прошептал:

— Холодно.

И тогда Вукол услышал:

— Отогрей сердце.

В то же время Вукол почувствовал, что чья-то благостная рука коснулась его сердца, и злоба вышла оттуда, как демон. И Вуколу стало тепло и хорошо. Благостная рука снова коснулась его головы и сердца, и Вукол заплакал теплыми и радостными слезами, как ребенок, потерявший мать и снова нашедший ее.

Он понял, Кто стоит над ним, но в его сердце не было ни страха ни робости. Вукол всхлипнул и прошептал:

— А я не думал, что Ты придешь ко мне…

И Вукол услышал:

— Разве ты не слышал, что Я иду ко всем, кто зовет Меня?

Вукол шевельнулся и заплакал еще горше:

— Я боялся Тебя. Я любил мир, а Ты повел бы меня в скиты и надел бы на мое тело власяницу.

Вукол хотел протянуть руки к серебряной ризе гостя, но у него отнялись руки. Он хотел говорить, но у него отнялся язык. И тогда он подумал: «Все равно, Ему говорит мое сердце».

Вукол чувствовал, что оно еще бьется в груди. Он слабо шевельнулся и закрыл глаза. Ему было хорошо и тепло.

Лес стоял в благоговейном созерцании, залитый серебряным сиянием. Звездчатые блестки его серебряного инея сверкали, как алмазы. Ветер не дышал. Нарядные птицы, зеленогрудые и красногрудые, молчаливо сидели на ветках, боясь пошевельнуться. Порою они глядели на Вукола, точно хотели сказать: «Ведь мы же тебе говорили весною, что надо больше любить».

Вуколу послышалось, что медные звуки колокольного звона понеслись под самым небом, радостные и торжественные, как благостные духи. Они летели и кружились над лесом целыми станицами, как серебряные лебеди.

И Вукол услышал пение:

Он шевельнулся и подумал с счастливой улыбкой: