Коллектив авторов Религия - Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей

— Саго pittore! [39] Дорогой художник! (ит.) — закричал он, вбегая в комнату. — Сто рублей! Только пожалуй мне с этого портрета копию!

— Я не могу. Я дал честное слово.

— Что за вздор! Ты же обещал графу копию!

— Нет!

— Врешь, обещал! И увидишь — рассердятся: его не жалуют; а мы — дело иное… Я уверен, что даже будут очень довольны.

— Уверены?

— Больше! Я имею свои причины кое-что думать. И если бы я не был женат… Ну так что ж, будет копия?..

— С удовольствием! Я готов для вашей милости сесть на печку; только как же я это сделаю? Сейчас, сию минуту, приедут за портретом: когда же я успею?..

— Что за беда! Вот платье и руки не засохли! Вот этак замарай, и кончено…

— Караул!

— Чего ты кричишь?

— Три дня работы пропало…

— Вот тебе три червонца; заткни себе глотку и пиши копию. Я завтра заеду…

— Запирай, Франческа, двери! Спусти собаку! Не впускай никого! Я не маляр какой-нибудь; я коллежский асессор Вешняков! Каравакк берет меня за руку; я только не итальянец, а то, по всему, я… О! Да это просто смерть с этими господами; запачкал и руки, и платье… Постой, постой! Елена Николаевна с тобой разделается… Погоди, дружок, проучат тебя… Из коллегии выживут, в вояж отправят, сошлют в деревню. Ведь это портрет Елены Николаевны, слышишь ли ты, разбойник, Елены Николаевны!!

— Какой Елены Николаевны? — спросил отец Сережи, входя в комнату. — Знавали и мы Елену Николаевну.

— Ах, батюшка! — с криком сказал Сережа, бросаясь к отцу. — Мы, кажется, стесним Ивана Ивановича! У него тут ярмарка. То и дело к нему приходит знать…

— Полно, полно! Вот ваши комнаты! И выход особый, и помещенье для людей; пойдем посмотрим…

Вешняков пошел с Александром Сергеевичем, а Сережа подбежал к портрету, плюнул на него, схватил, опрокинул и поставил к стенке…

— Прощай, кокетка! Мы с тобою не знакомы, мы никогда не видали друг друга! — с горьким смехом сказал Сережа и ушел на свою половину.

Рано утром Александр Сергеевич ходил взад и вперед по гостиной и курил трубку. Перед Сережей стоял красивый серебряный кувшин с молоком и такой же поднос с сухарями.

— Что ты не ешь, Сережа!

— Не хочется!

— Дети должны завтракать. А мне не до пищи. Все медитую, [40] Медитую (от фр. — mediter) — размышляю, обдумываю. куда тебя отдать; в Шляхетский корпус или в Преображенский полк, куда ты давно уже записан, почитай, в день рожденья… Из корпуса ты можешь попасть и в Конный новый Регимент, а уж в полку останешься пехотинцем… Кто это приехал?

Сережа вздрогнул. Дверь из гостиной была прямо в мастерскую и, на беду, растворена; отец мог увидеть Леночку: она хотела приехать. Сережа мог перенести обиду, но знал, что отец не так сговорчив… Но опасения его были напрасны. В мастерскую вошел какой-то жук — так тогда называли приказных — в сопровождении Франчески; он вошел в гостиную и, низко кланяясь, подал бумагу.

— Что за диво! — сказал отец Сережи. — Ко мне! Казенная бумага! Печать военной коллегии… Прочтем! Тьфу ты, что это такое! Сережа, уж не ты ли подавал просьбу? Да как это?.. Глазам не верю… Сережу, дитя, ребенка, в Конный полк офицерским чином… Шутка, что ли? Да нет! Подписи, печать… Неужели ваш мастер Вешняков так силен? Больше некому. Видно, попросил Растреллия. Вот и он, кстати! Спасибо, дружище! Видишь, плачу от радости!..

— Что случилось?

— Диво дивное! Сережа принят в Конный полк офицерским чином!..

— Что?

Тот повторил.

— Полно скрытничать! Кроме тебя, никто не знает о нашем приезде. Признавайся, как ты это сочинил?

— Убей меня Бог, ничего не понимаю…

Все, не исключая и Сережу, напрасно терялись в догадках; не день, не два ломали себе голову, а между тем Сережу обмундировали, представили в полк. Командир принял его не только ласково, но почтительно. Все это отцу показалось весьма странным. Но он еще более удивился, когда молодому офицеру приказано было немедленно переехать на жительство в казармы. Сережа ничего не понимал, что с ним делалось; повиновался слепо судьбе, и когда ознакомился несколько со службой, ему показалось, что все это случилось потому, что так должно было случиться. Товарищи сторонились от него, опасаясь, чтобы он не навлек им какой-либо неприятности. Невидимая, но сильная рука быстро его возвышала… Не прошло и двух месяцев, как Сережу позвали к командиру…

— Очень жалею, что наша служба вам не понравилась…

— Напротив!.. Но…

— Слабость здоровья! По лицу этого не видно. Может быть, душевные страдания? Не мое дело входить в причины ваших поступков; но ваша скромность, ваши благородные приемы, ваше безукоризненное поведение заставляют меня сожалеть, что я теряю такого офицера, и радоваться, что при дворе вы будете иметь больше случаев обратить на себя высокомонаршее внимание.

«Что он, рехнулся?» — подумал Сережа и не мог придумать начала своей речи.

— Нечего делать, расстанемся; но расстанемся друзьями! Поезжайте прямо к Ивану Ивановичу и объявите швейцару вашу фамилию…

— Ваше сиятельство! Я ничего не понимаю…

— О, из вас будет хороший дипломат! Так вы и не знаете, что вы пожалованы камер-юнкером…

— Я?

— Вы! Без всякой ошибки…

— Ей-богу, не знаю!

— Ах, Боже мой! Скоро одиннадцать! Вы можете опоздать; поезжайте!..

Сидя в дежурной комнате, камер-юнкер Сережа терялся в догадках: кто это распоряжается его судьбою и не удостоит даже спросить его, согласен ли он сам на все эти перемены. Не знакомый ни с кем, будто в лесу, он видел вокруг себя волнения колоссального мира. Только золото, дорогие каменья, парчу, глазет, мундиры и звезды видел он в залах Зимнего дома. На выходах, стоя в антикаморах, [41] Антикамора — небольшое помещение, расположенное перед парадным залом. он дрожал как лист. С товарищами ему удалось, однако же, познакомиться, тем более что переезд двора на лето в Сарское Село поселял между всеми придворными более непринужденности; от них брал он уроки придворной жизни и, при необыкновенных способностях, умел скоро усвоить себе эту немалотрудную науку. Начальство отмечало его как чиновника, примерного по своей исправности и ловкости; молодые дамы — как прекрасного наружностью; старухи — как умного и любезного собеседника; в два месяца он стал для всех необходим. Но эта честь утомляла Сережу; раза два он даже прихворнул, и второй недуг его был причиною, что с оставлением в звании камер-юнкера и с чином статского советника его назначили состоять при канцелярии канцлера. Сережа ездил ко двору часто; но уже служба его не была так утомительна. Вы спросите, что же Елена Николаевна? Ведь она ежедневно встречалась с Сережей? Случалось. Ведь она же видела его, говорила с ним?.. Встречалась; но ни одного взгляда. И притом, ей было некогда. Между Леночкой и Сережей стоял целый забор поклонников. Сережа притом не мог простить ей первой встречи и мстил, то есть не смотрел на нее; а когда встречал ее, то отворачивался и рассматривал шпалеры. Хотя сначала он уклонялся от знакомств и посещений, но впоследствии он знал необходимость сблизиться с двумя, тремя лицами, бывать у них, кутить с ними и пускаться в конфиденции. [42] Конфиденция ( фр . confidence) — доверительная беседа, секрет, откровенность. Тайна Сережи, несмотря на все, оставалась при нем.