Елизавета Магнусгофская - Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I]

„Не придет, не придет!“ — думал я. В салоне ее тоже не было. Там не было вообще почти никого. Все пассажиры попрятались в каюты. Даже те, кто не страдал морской болезнью, не решались выходить в такой ветер, да особенно вечером. Впрочем, и не советовалось. Дня через два будем в Лондоне.

„Не придет, не придет! Ведь я сегодня ее вообще не видел!“

Но она пришла.

Милая!

Никогда, ни в один вечер не видел я ее такой, не испытывал близ нее такого блаженства, не знал таких страстных ласк.

Ее ласки были так же бешены, как море!

— Пойдем ко мне, — шептал я, — идем ко мне! До вахты осталось больше часа, Мара!

— Нет, здесь так хорошо… люблю бурю… люблю море!

И она, сидя у меня на коленях, под песню волн отдавала мне мои безумные поцелуи. Ветер трепал ее волосы. Терзал ее белую шаль.

Я шептал какие-то безумные слова.

— Мара… идем ко мне… Лорелея… Моя Лорелея… Ведь ты любишь меня. Будь моей!

Она соскочила с моих колен. И стала передо мной, белая, стройная…

Прекрасная…

Я хотел броситься к ее ногам… умолять о прощении… Как смел я, безумный, оскорбить это чистое видение! Как смел я…

Но она подошла ко мне, заглянула в мои глаза, словно хотела прочесть сокровенные мысли, сжала мою руку и сказала:

— Да, Коля! Да. Но не сейчас. И к тебе в каюту я не пойду. Я сама тебе назначу место, день и час…

Я хотел обнять ее, но она ускользнула из моих объятий. Я видел, как быстро удаляется ее фигура. Я бросился за ней. Но путь мне преградил капитан. Он хотел дать мне, в связи с начинающимся штормом, еще некоторые распоряжения.

Штормяга все усиливался. Ночью разразилась такая буря, какой я, право, не запомню ранее — ведь я плаваю с пятнадцатилетнего возраста, а теперь мне двадцать пять. Я спал почему-то плохо. И, ни с того, ни с сего, приснилась цыганка, говорившая мне:

— Я вижу 144… Не знаю, проживешь ли ты 144 года или еще 144 луны увидишь на земле…

144 луны — это двенадцать лет… Это было два года тому назад. Два года — это всего двадцать четыре луны…

Что за глупости лезут мне в голову! Конечно, моряк, как и солдат, должен быть готов к смерти в любую минуту. Но зачем мне умирать? Я хочу жить! Я так счастлив! Я люблю. И меня любят!

Я проснулся с мыслью о Лорелее.

Четыре шхуны погибли в ту ночь Один большой пароход потерпел аварию со множеством человеческих жизней. А рыбачьих лодок не перечесть.

Шторм бушевал целый день. Ни одного пассажира не было видно на палубе. Мару я видел раза два — в то время, как был на вахте. Как будто бы нарочно, она избегала встречи со мной. Может быть, она сожалела о своих вчерашних словах. Женщины ведь так странны.

В полночь началась моя вахта. Трудная вахта — проходили опасное место — камни, скалы, фарватер узкий… А тут еще этот шторм. Думал — капитан сам на мостик выйдет. Но он доверял мне. Несмотря на свою молодость, я считался хорошим моряком. Главное — добросовестность. Добросовестность у всех моряков в крови, но я был особенно щепетилен.

Стою на мостике. Волны обдают тебя сверху; промок до костей. Шторм.

Вряд ли кто из нас видел такой шторм больше разу.

Стою и думаю о великой опасности — и великой ответственности. И еще о том, что капитан, собственно говоря, не должен был бы так доверять своим штурманам. А горжусь — страшно горжусь, что мне так доверяют! Сережке не доверяют так!

И вдруг — поднимается ко мне на мостик белая фигура. Я испугался — скажу откровенно. Пассажирам строго воспрещено входить на мостик, даже в тихую погоду. Даже днем. А тут — такой шторм!

И как поднялась она? Мне казалось, что ее внесли наверх какие-то легкие крылья.

— Мара, сумасшедшая! Ты здесь! Зачем! Мара! Лорелея!

— Я пришла к тебе.

И по тону ее я понял, зачем пришла ко мне Лорелея!

— Я же на вахте. Я не смею оторваться ни на минуту… Ни на миг! Мара, умоляю тебя — уходи! Я скажу матросу, чтобы он проводил тебя вниз.

— Так ты не любишь меня?

— Мара, я ведь на вахте, — в голосе моем прозвучало отчаяние. — Мара, уходи, умоляю тебя!

— Другой раз этого не будет. Пойми: или теперь — или никогда!

Она подошла ко мне. Прижалась ко мне страстно всем своим трепещущим телом. Золотые волосы ее упали мне на плечо. Одна прядь обвилась вокруг моей руки. Ее уста искали моих губ.

Шум бури, грохот, гром…

В такую погоду является настроение: „Пропадать, так с музыкой! Черт побери все!“

А тут еще эти полубезумные ласки. Ведь, в конце концов, — живешь только раз! Шторм… И еще какой… Доживешь ли еще до следующего дня!

А она, в каком-то вакхическом самозабвении, шептала:

— Коля… я же люблю тебя… я хочу быть твоей!

В сердце вонзились мне эти слова. Какой-то голос внутри меня шептал, заглушая все доводы рассудка:

„Не медли же! Бери свое счастье!“

Но был и другой голос — и он так же властно говорил:

„Вспомни, где ты! Вспомни, что на ответственности твоей — триста человеческих жизней! Ты — моряк! Не забывай свой долг!“

И шла дикая борьба между голосом долга и страсти… И голос долга становился все тише… тише…

На горизонте мигал красный огонек маяка. В моем отуманенном мозгу мелькнула на секунду мысль, как будто бы маяк, который должен открыться около двух часов, не совсем с той стороны. Но потом эта минутная мысль потонула в порыве страсти. Ах, до маяка ли тут! Я схватил Мару и увлек в каюту, где карты. Выключил свет…

Громадным зигзагом блеснула молния. Все море осветилось на миг лиловым блеском. Осветилось, чтобы снова потонуть во мраке… Удар грома смешался с хохотом бури…

Но в этот единый миг я увидел — увидел то, чего не забуду никогда! Увидел горевшие каким-то злым, сатанинским блеском глаза моей Мары! В лиловом сиянии мелькнула мне Лорелея… Злая русалка морской глубины… Сирена с золотыми волосами!

Как безумный, оттолкнул от себя я женщину, отдававшуюся мне с какой-то нездешней страстью… Выскочил из каюты… бросился к рулевому…

Я не ошибся, что маяк показался мне не с той стороны! Проклятый штурвальный сильно сдал с курса. Я оттолкнул его и сам встал на штурвал.

Молния, молния, спасибо тебе! Спасительница молния!

Сменившись с вахты, я хотел посмотреть, что с Марой. Я не заметил совершенно, как ушла она с мостика. Я тихонько постучал к ней в каюту. Ответа не было.

„Спит“, — с облегчением подумал я. Говорить сейчас с Марой было бы мне тяжело. Я пошел к себе и завалился на койку.

— Спать, спать!

Никогда не спал я так долго. Проснулся только за десять минут до вахты. Стоя на мостике, я все время посматривал, не покажется ли Мара. Но ее не было.

Ветер начал стихать. Из своих кают начали выползать бледные, зеленолицые пассажиры. Выглянуло солнышко. Некоторые стали прогуливаться по палубе. Оживились. От Лондона отделяли нас какие-нибудь двенадцать часов.