Николай Гоголь - Полное собрание сочинений и писем в семнадцати томах. Том III. Повести. Том IV. Комедии

Уместно обратиться здесь к интерпретациям гоголевского творчества в революционно-демократической критике. Нельзя сказать, чтобы радикальные критики совсем не замечали в «Шинели» тему «мертвой души» рядового, «маленького» человека— основополагающую тему повести. Однако выводы отсюда эти критики делали прямо противоположные гоголевским. Всю проблему героя «Шинели» радикальная критика предпочитала видеть исключительно в «вещественной», материальной, стороне дела. Н. Г. Чернышевский, например, писал: «Акакий Акакиевич… был круглый невежда и совершенный идиот… Зачем же Гоголь прямо не налегает на эту часть правды об Акакии Акакиевиче?.. Говорить всю правду об Акакии Акакиевиче бесполезно и бессовестно… Будем же молчать о его недостатках… Нет, Акакий Акакиевич безусловно прав и хорош; вся беда его приписывается бесчувствию, пошлости, грубости людей, от которых зависит его судьба… подлецом почел бы себя Гоголь, если бы рассказал нам о нем другим тоном» ( Чернышевский Н. Г. Не начало ли перемены?//Полн. собр. соч.: В 16 т. Т. 7. С. 857–859).

Вопреки этим заявлениям критика, сострадание Гоголя к своему герою носило принципиально иной характер. В «Переписке с друзьями» Гоголь, обращаясь к поэту Н. М. Языкову, восклицал: «На колени перед Богом, и проси у него Гнева и Любви! Гнева — противу того, что губит человека, любви — к бедной душе человека, которую губят со всех сторон и которую губит он сам». Неблагополучие социальной среды — якобы единственной виновницы в произрастании «совершенных идиотов» — Гоголь объяснял не влиянием некоей группы злонамеренных лиц, но видел в этом проявление присущей каждому человеку общей греховности человеческой природы — неблагополучным состоянием души каждого из членов этой «среды». Утопическим упованиям на социальные реформы и революции Гоголь противопоставлял трезвое понимание необходимости духовного воспитания каждого члена общества. «А вы думаете, легко воров выгнать?.. — писал он в 1848 году последователям Белинского. — Что спьяна передушите всех, думаете поправить?.. Те, которых шеи потолще, останутся. Что, те святые, что ль. Еще больше станут допекать друг друга». «Нужно вспомнить человеку, — замечал Гоголь, — что он… высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданства, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство».

Вместо «классовой ненависти» к властям предержащим — при снисходительном в то же время взгляде (и плохо скрываемой досаде) на «недозревших» до этой ненависти подчиненных — Гоголь с подлинным состраданием отнесся к самой гибнущей душе человека. Эта требовательная любовь — не чуждающаяся, по словам Гоголя, самого «смрадного дыханья уст несчастного» — и определила тон рассказа о ничтожном чиновнике Акакии Акакиевиче. Ибо, несмотря на резко критическую оценку Гоголем незавершенного образования новейших «недорослей» (о чем предлагал попросту «молчать» Чернышевский), отношение Гоголя к герою «Шинели» (как и отношение к Белинскому) — отнюдь не чувство вражды и ненависти. В «Переписке с друзьями» Гоголь прямо сравнивал гордого своей чистотой непримиримого «праведника» с евангельским богачом, отталкивающим «покрытого гноем нищего от великолепного крыльца своего». «Не нужно отталкивать от себя совершенно дурных людей и показывать им пренебрежение, — писал Гоголь сестре Елисавете, — лучше стараться иметь на них доброе влияние» (письмо от 15 сентября (н. ст.) 1844 года). В послании к князю П. А. Вяземскому от 11 июня (н. ст.) 1847 года Гоголь, имея в виду. Белинского и его сторонников, которым Вяземский публично выразил в печати свое неодобрение, замечал: «…Выразились вы несколько сурово о некоторых моих нападателях… может быть… многие из них… влекутся даже некоторым… желанием добра… может быть, и нам будет сделан упрек в гордости за то, что несколько жестоко оттолкнули их…»

В самом деле, глубокое сострадание и жалость вызывает человек, для которого самым «светлым» праздником — настоящим «воскресением» и «пасхой», становится день приобретения новой шинели. Это душевное состояние своего «титулярного советника» рассказчик «Шинели» подчеркивает неоднократно: «Это было… в день самый торжественнейший в жизни Акакия Акакиевича…»; «Акакий Акакиевич шел в самом праздничном расположении всех чувств…»; «Этот весь день был для Акакия Акакиевича точно самый большой торжественный праздник».

Взгляд Гоголя не останавливается при этом на одном Акакии Акакиевиче. Ибо не только ничтожный Башмачкин испытывает эти «торжественные», «праздничные» чувства. Сами окружающие героя чиновники, считающие себя и умнее, и образованнее Акакия Акакиевича, — никогда ранее, до приобретения им новой шинели, не оказывавшие ему «никакого уважения», — вдруг проникнувшись почтением к обновке, «великодушно» принимают Башмачкина в свое «братство» и приглашают разделить приятельскую вечеринку. Очевидно, однако, что «радушное братство» чиновников — отнюдь не духовное братство героев «Тараса Бульбы», это лишь жалкая пародия на «святые узы товарищества», и «торжество» чиновников по поводу новой шинели — лишь подмена «того святого дня, в который, — по словам Гоголя в «Переписке с друзьями», — празднует святое, небесное свое братство все человечество до единого…» («Светлое Воскресенье»).

Петербургское «братство», в которое вступает Башмачкин с приобретением новой шинели, заключается, согласно с содержанием повести, вовсе не в обретении героем подлинно братских отношений, но лишь в «новых», сомнительного качества, «возможностях», которые открываются Акакию Акакиевичу с изменением его «вещественного» облика. «Что это!.. — восклицает, например, герой «Невского проспекта» художник Пискарев при взгляде на свой «нещегольской», «запачканный красками» сюртук. — Он покраснел до ушей… Он уже желал быть как можно подалее от красавицы с прекрасным лбом и ресницами». Точно так же — по необходимости «скромно» — ведет себя при встрече с красавицей и герой «Записок сумасшедшего»: «Она не узнала меня, да и я сам нарочно старался закутаться как можно более, потому что на мне была шинель очень запачканная и притом старого фасона». Но новая шинель придает «отваги» и ничтожному Акакию Акакиевичу. Прогуливаясь после «приятельской» вечеринки, он «даже подбежал было вдруг, неизвестно почему, за какою-то дамою, которая, как молния, прошла мимо и у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения». Так, с приобретением новой шинели Башмачкин, подобно другим чиновникам, становится «полноправным» обитателем северной столицы и ее «всеобщей коммуникации» — Невского проспекта.