Александр Кондратьев - Сны [Романы, повесть, рассказы]

Между тем наступили сумерки. На кутку печи у Аниски давно уже были разложены угли и заготовлен горшочек с зельями, залитыми водой… Ведьма завесила окна, подошла к выходным дверям, отперла их и долго прислушивалась, стоя в сенях.

Где-то на окраине деревни смолкли уже девичьи песни. Раз только визгнул кто-то деланно-испуганным голосом на огородах, несколько голосов загоготала в ответ, и снова все стихло. На глади ночных летних небес теплились уже ясные звезды.

— Светловато, — задумчиво покачав головою, пробормотала Аниска. Но потом успокоилась: — С дымом из трубы вылечу. В дыму, говорят, незаметно…

Ведьма вернулась в избу. Заперла за собой на крюка обе двери. Насадила прочно большой веник на палку ухвата. Внутрь этого веника вставила она и привязала крепко веревочкой бутылку с водкой. На один из рогов ухвата накинула, тоже привязав для верности, кольцо колбасы. Затем Аниска перегребла угла из кутка на припечку, подбавила новых, раздула и вновь поставила на них горшочек с варевом.

Когда вода стала согреваться, Аниска еще раз проверила, хорошо ли занавешены окна, и начала раздеваться. Слышно было, как шуршат снимаемые юбки и кофта с рубахой; стукнули, упав около лавки, сапоги. Мелькнули при розовом свете раздуваемых углей наклоненное к ним слегка покрасневшее лицо, розовеющая шея и плечи…

Вода уже закипала. От горшочка поднимался пока еще не сильный, скорее приятный для обоняния, чуть-чуть смолистый, слегка дурманящий пар.

— Будет завтра трещать моя головушка, — вздохнула Аниска и потянулась к банке с мазью.

Мазь пахла еще сильнее, хотя несколько иначе, нежели варево. Ведьма натерла себе виски, за ушами, шею и грудь, под мышками, ладони, ступни и другие места. Жирное снадобье жгло и холодило одновременно…

Были старательно смазаны затем палка и железо ухвата. Рука ведьмы прошлась и по венику, и по колбасе, и по бутылке с водкой. Обе ладони были вытерты после о волосы.

— Пора! — Аниска перекинула ногу через прислоненный к печи ухват с помелом. Держась левою рукой за железо рогача, а правой за выступ припечка, она стала вдыхать в себя пар, густо подымавшийся теперь из горшочка.

В голове ведьмы скоро стало кружиться, в теле чувствовались необыкновенная, почти невесомая легкость и какая-то слабость, соединенная с неукротимо влекущим порывом в пространство. Ноги стоявшей все время на цыпочках Аниска устало подогнулись, сердце замерло в ней, в глазах потемнело, и, чувствуя, что она падает в какую-то бездну, колдунья потеряла сознание…

Это состояние длилось один только миг. В следующее мгновение ведьма ясно ощущала, что она не падает, но стремительно подымается вверх, летит на своем рогаче-помеле на заветную Осиянскую гору…

Тело Аниски обдавала ночная прохлада; в ушах свистало, не то от быстроты полета, не то от встречного ветра, трепавшего ей распустившиеся по воздуху косы. В глазах, подобно искрам, мелькали частые, очень яркие звезды. Где-то далеко-далеко слышался растущий по мере приближения шум и грохот призывного бубна…

Вот вдали сверкнула внизу не похожая на звезду ярко-красная точка, разросшаяся потом в целое сплетены костров. Подлетев к ним ближе, Аниска разглядела, что костры эти образуют собою причудливое соединение круга с четырехугольником. Видно уже было, как взмывают к небу и лижут, колеблясь, ночную мглу алые языки этих призывных огней.

Сжимая руками ухват, пятками охватывая помело, среди воя и визга подобно ей летевших отовсюду на сборище колдуний и духов, с замиранием сердца мчалась Аниска на ночное бесовское празднество. «Гуляй, бабуся!» — пронеслось в ее голове слышанное где-то восклицание, в то время как все ближе и ближе вырастало прея нею сверкавшее кострами бесплодное плоскогорие Осиянская гора, где уже видны были кривлявшиеся и бегавшие со страшными воплями существа…

Ноги Аниски плавно, без всякого ушиба, коснулись земли. Поставив свое рогатое помело к большому камню, около которого уже были прислонены несколько пестов и веников, две-три кочерги, с дюжину рогачей, небольшое корыто, скамьи и другие приспособления для ночного полета, ведьма нагнулась и шепнула, обращаясь к своим ухвату и венику:

— Стойте здесь и ждите меня, а чужим не давайтесь.

Неподалеку от нее средних лет смуглая баба собственным длинным волосом привязывала, тоже с наговором, к одинокому кусту у терновника хлебную лопату, на которой только что прибыла.

Поправив свои растрепавшиеся косы и отвязав затем бутылку с водкой и колбасу, молодая ведьма легкой походкой направилась с веселой улыбкой к ярко пылавшим кострам.

Ее обогнала, приплясывая и похлопывая себя по отвисшим заду и животу, седая, слегка хромавшая, казавшаяся пьяной, растрепанная старуха. Выскочивший из-за поворота вьющейся между больших камней тропинки молодой черт на собачьих ногах, но одетый в господское платье и даже с соломенной шляпой на полузверином лице, любезно, но и больно ущипнул ее сзади. Старушка взвизгнула, точно от испуга, но затем засмеялась дребезжащим деланным смехом и заговорила с нечистым, как со старым знакомым. Тот обнял старую ведьму и, виляя собачьим хвостом, повел ее к кострам.

Знакомый голос сзади заставил оглянуться подымавшуюся в гору Аниску. Баба из соседнего села, тоже ведьма, шла, покачиваясь, с двумя подростками дочерьми и громко пела:

Впрочем, около нее, кроме дочерей, не было никого. Аниска ускорила шаг.

Ночь была, вероятно, холодная, так как молодая женщина ощущала все время озноб. Хотелось подойти возможно скорее поближе к кострам и погреть около них свое озябшее обнаженное тело. Ведьма оттолкнула от себя чью-то ледяную, скользкую руку, пытавшуюся обнять ее стан, и обронила обладателю этой руки, лягушечьей морде с выкаченными от удивления, а может, и от страсти, глазами и торчащими, как у кошки, усами:

— Пошел прочь! Так тебя и этак!.. И без твоих лап холодно, слякоть ты поганая!

Лягушечья морда, однако, не отставала и, вероятно, желая показать свою ловкость и гибкость, стала кувыркаться и ходить колесом поперек дороги рассерженной Аниски. Сбоку подскочил другой, пузатенький, небольшого роста человечек с полукозлиным лицом, в мужицких рваных чоботах и крепко схватил ведьму за левую руку.

— К Самому идешь, красавица? Так я тебя провожу, чтобы другие не обидели…

Запах от него шел нестерпимый, но вступать в драку Аниске не хотелось, тем более что ее кавалер с козлиным сплюснутым носом и бородою весело перекликался гнусливым голосом с мелькавшими здесь и там товарищами, которые ему явно сочувствовали. Хотя ведьм явилось на праздник значительно больше, чем чертей, но так как дружбы между первыми особой не наблюдалось, то и надеяться на помощь с их стороны не приходилось.