Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Зинаида только махнула рукой, ничего не отвечая. Умолкла и Катя. Наконец, старшая начала снова ласково, но как-то равнодушно:

– Видите, милая барышня, всю эту историю надо бросить. Вам – своя дорога, мне – своя. Не стоит подымать расстройства. Мой совет: не расспрашивайте ни о чём Алексея Ивановича и выходите за него, не сомневаясь. Всё равно, ничего вы в моем сердце не поймете, да и не надо вам этого. Если хотите быть счастливой, не касайтесь этого, – не то у вас сердце. Я думала это, когда сюда ехала, хотела прямо вам сказать, да не пришлось. Идите прямо домой, выходите замуж и живите с Богом, а всякие истории оставьте, – это будет для всех лучше: и для вас, и для Алексея Ивановича, и для меня.

– И для вас?

– Да, и для меня.

Еще раз взглянув на синий мешочек, Катя сказала:

– Зинаида Евгеньевна, давайте, по крайней мере, поменяемся сумочками.

– Давайте! – ответила та серьезно. Она молчала, пока девушка перекладывала вещи из одного ридикюля в другой, затем тихо молвила:

– Ну Господь с вами! – и вдруг перекрестила Екатерину Михайловну. Та тихо пожала ей руку и пошла, не оборачиваясь. Ей казалось, что она обидит Зинаиду, даже если только посмотрит на её печальное, такое милое и снова таинственное лицо. Да, этой области не следует ей касаться. Её судьба быть невинной, чистой невестой, но как-то эта судьба перестала казаться ей такой завидной.

Флоренция встречала Филумену Барди не только как знаменитую артистку, но как свою уроженку, свою дочь, которая в своем произношении, в своих чертах, правильных и прелестных, с легкой суховатостью, носила доказательство, что она – коренная флорентинка. И этот особенный, задушевно-отеческий оттенок овации, казалось, был понят и приезжей актрисой, – никогда еще так свежо, так любовно, так приветливо не расцветал её талант в бессмертных стихах Шекспировой «Ромео и Джульетта»; никогда с большею радостью, почти детской, не выходила она на вызовы; нигде цветы, которыми ее забрасывали, не казались ей такими милыми, такими благоухающими, и толпа, наполнявшая театр Пергола, представлялась ей многочисленнее и блестящее нью-йоркской и парижской публики; – никогда она не была так молода, даже при начале своей карьеры, двадцать лет тому назад, – так что крики «bambina benedetta» (благословенное дитя!) не казались странными. Кажется, могла бы она привыкнуть к восторженному неистовству зрителей, а между тем, у неё закружилась голова (не в переносном смысле, а в буквальном, так что она даже остановилась, опершись на руку своего импрессарио), когда она пробиралась через толпу, словно праздничной церкви, к автомобилю.

Машина могла идти только тихим ходом, шофёр тщетно трубил несколько раз начало всё той же мелодии, народ не расступался, руки с цветами и без них цеплялись за края экипажа, вдали бросали шляпы, носовые платки и скомканные газеты. До собора ехали полчаса.

Наконец, можно было усилить скорость.

Филумена подняла лицо к темному небу и молча слушала похвалы своего импрессарио, своего друга, пожилого англичанина и маленькой Вероники Гибо, сопровождавшей ее во всех поездках, играя небольшие роли и помогая одеваться премьерше. Говорили, что импрессарио, главным образом, потому уверил Барди, будто она не может обойтись без услуг Вероники, что он сам не переносил разлуки с веселой статисткой.

– Никогда я не была так счастлива, как сегодня, – проговорила Филумена, – это оттого, что я – флорентинка. И я чувствую себя такой бодрой: ни малейшей усталости, ни лени! Сердце, голова, нервы – свежи, как в шестнадцать лет.

– Да вам и есть всего шестнадцать лет, дивная наша Джульетта! – льстиво проговорила Гибо, целуя Филумену в плечо.

– Я охотно сейчас готова играть снова, скакать на лошади, отправляться в Америку!

– Мы и так через две недели должны будем туда отправиться. Но я советую вам не очень храбриться и не рисковать. Несмотря на ваш гений, вы можете устать, как всякая женщина.

– Синьор Цампьери прав, – заметил англичанин, – не следует бравировать.

– Какие вы скучные, господа, будто няньки! Надеюсь, я могу поужинать в ресторане, – это не будет «бравадой» – не правда ли?

– Мы к вашим услугам!..

Филумена снова задумалась, как вдруг на её колени упала роза. Почему-то актриса не вскрикнула, а ждала, что будет дальше. Мотор шел полным ходом. В полумраке из-за борта коляски показалась рука со вторым цветком. Барди быстро схватила эту руку.

– С нами кто-то едет!

Все посмотрели на нее, не понимая, в чём дело.

– Там кто-то есть: вот его рука, вот цветы.

Англичанин, посмотрев в окно, произнес:

– Это не хулиган. Успокойтесь. Вероятно, поклонник.

Экипаж остановился. На подножке сидел скрючившись, без шапки, молодой человек.

– Кто вы?

– Меня зовут Карло д'Орсо.

– Почему же вы так странно едете, так ведете себя?

– Я хотел вам передать эти розы. На подножке не так удобно, как я это думал.

– Представляю себе! Нужно быть специалистом… не для того, чтобы передать розы таким образом, нужно быть очень милым молодым человеком. Я вам благодарна за цветы, я принимаю их, но с условием: вы поедете с нами ужинать. Конечно!

– Милая девочка! – прошептала Гибо.

– Простите, но я без шляпы.

– Ничего, мы пойдем в кабинет, вас никто не увидит. Ну, что же, согласны, синьор Карло? А то берите ваши розы обратно.

– Согласен?! Я умру от счастья.

– Может быть, и не умрете! – говорила Филумена, усаживая д'Орсо между собой и Вероникой.

– Сегодня Джульетта резвится, – заметил импрессарио.

– Сегодня ей шестнадцать лет! – продолжала Гибо, – не правда ли, синьор Карло?

– Она – божественна! – ответит тот.

При более ярком свете незнакомец оказался почти мальчиком с открытым, простым лицом, хорошими манерами, застенчивым и милым. Филумене было приятно видеть его глаза, влюбленно прикованные к малейшему её движению, но она всё более убеждалась, что новый гость почти стесняет их компанию. Вообще неразговорчивый англичанин, совсем онемел, импрессарио заученно рассуждал об океанской поездке, Вероника льстила и восхищалась молодостью Филумены, которая уже не чувствовала себя девочкой, а будто исполняла какую-то не особенно любимую роль. Карло был влюблен, почтителен и молод, т. е. обладал тремя свойствами, вполне оценить которые можно только в довольно зрелом возрасте. А так, он казался милым ребенком, не будучи даже забавным.

На следующее утро он был с визитом, когда Барди еще спала; вечером принес цветы в уборную, ужинать не ездили. Он бывал в театре всякий раз, как играла Филумена; к этому привыкли и считали в порядке вещей. Артистка привыкла также почти всякий раз, как выходила на балкон, видеть идущего мимо по улице Карло, который приподымал соломенную шляпу, улыбался и проходил.