Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть первая

Pierre был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую, слабость характера, не ищут confident [2752]для своего горя. Он перерабатывал один в себе свое горе. «Она, во всем, во всем она, без темперамента, без сердца, без ума, она была во всем виновата», говорил он сам себе. «Но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей [2753]сказал этот: «je vous aime», который был ложь и еще хуже что то», сказал он сам себе. «Я виноват и должен нести… что? [2754]Позор имени, несчастие жизни? Э, все вздор», подумал он.

«Людовика XVI казнили за то, что он был бесчестен и преступник. Потом Робеспьера казнили… за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив, и живи. Завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад, как умрет этот Долохов. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? Мне ничего не нужно. Мне довольно себя. Но [2755]чтоб она только оставила меня в покое». И как только он вспомнил о ней, он чувствовал прилив крови к сердцу и должен был вставать и двигаться. Зачем я сказал: «je vous aime? Mais que diable allait il faire dans cette galère», [2756]вспоминал он. «Боже! Какая всё это глупость и гадость!» [2757]

На него он не чувствовал никакой злобы. Он ему был гадок, [2758]мучителен, но, очевидно, прав именно перед ним, победоносно прав. [2759]Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Не только говорить с нею, но и писать, он ей не мог этого написать, нельзя было.

Утром, когда камердинер, [2760]внося кофе, вошел в кабинет, Pierre [2761]лежал на оттоманке и читал, действительно читал и понимал новую книгу госпожи Сталь.

— Всё готово?

— Готово-с.

— Графиня приказали спросить, дома ли вы? — спросил камердинер.

Но не успел он этого сказать, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diadème [2762]огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно, величественно, но на прелестном, мраморном лбе ее была морщинка гнева. Она, с своим всё выдерживающим тактом, не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась пока камердинер уставил кофе и величественным жестом указала ему дверь. Pierre [2763]робко чрез очки посмотрел на нее и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, попробовал продолжать читать, но сам чувствовал, что это бессмысленно и невозможно. Она не села. [2764]Он взглядывал на нее и опять читал.

— Это еще что? — сказала она. Она знала про дуэль и про то, что муж уезжает.

— Я?.. Что я?.. [2765]сказал [2766]Pierre. [2767]

— Что это за дуэль? Вот храбрец отыскался. Всякий знает, что когда муж дерется, то жена компрометирована.

Pierre тяжело повернулся и из кармана панталон достал, [2768]бросил ей анонимное письмо. Hélène прочла, побледнела и засмеялась.

— Mortemart мой любовник, — сказала она по французски с своей грубой точностью речи, выговаривая переворачивающее всю внутренность Pierr’a слово «любовник», как и всякое другое слово.

— Он — не любовник, а ты — дурак. Теперь я посмешище всей Москвы из за того, что ты, пьяный, не помня себя, вызвал на дуэль человека, который тебе ничего не сделал. [2769]

— Гм, гм… — мычал Pierre, как будто ему делали операцию.

— Ничего ты не знаешь. Ежели бы ты был умнее и приятнее, то я бы с тобой сидела, а не с ним. А, разумеется, мне приятнее быть с умным человеком, чем с тобой. [2770]

— Не говорите со мной… умоляю, [2771]— прошептал Pierre.

— Да, лучше вас. И редкая та жена, которая с таким мужем не взяла бы себе любовников (des amants), [2772]— сказала она. — Я вижу, чего вы хотите. Вы хотите бросить меня…

Pierre хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражение она не поняла, и опять лег. Он страдал в эту минуту, как никогда в жизни. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.

— Чтобы мне остаться без ничего, — продолжала она, — и с срамом, что меня бросил муж. Никто не знает, какой это муж. [2773]— Hélène была красна и с таким выражением [2774]хитрости в глазах, какого никогда не видал в ней Pierre.

— Расстаться — извольте, [2775]только ежели вы дадите мне все состояние. [2776]— Вдруг Pierre вскочил.

— Я тебя убью! — закричал он и, схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, он сделал шаг к ней и замахнулся на нее. [2777]Лицо [2778]Hélène сделалось страшно; она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Pierre почувствовал увлечение и наслаждение бешенства. Он бросил доску, разбил ее и [2779]закричал — вон! подходя к ней. И бог знает, что бы он сделал в эту минуту, ежели бы Hélène не выбежала из комнаты.

Через неделю Pierre выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину всего состояния, и один уехал в Петербург. [2780]

—————

Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея и, несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено и его не было в числе пленных. Что хуже всего, оставалась всё таки надежда, что он был поднят жителями на поле сражения и может лежал выздоравливающий или умирающий один среди чужих и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, что русские, после блестящей баталии, должны были отступить, но отступили в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, [2781]что было совершенно не блестящее поражение.

Получив это известие, он три дня не выходил из кабинета и целые дни, как видел Тихон, писал письма и отправлял кучи конвертов на почту ко всем значительным лицам. Спать он ложился в обыкновенный час, но усердный Тихон ночью вставал с своего войлока в официантской и, подкрадываясь к двери спальни, слышал, как в темноте, не зажигая свечи, старый князь [2782]ворочался, покрякивал и бурлил что то. [2783]

Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который, не дожидаясь вопроса, сам извещал князя об участи, постигшей его сына.

«Ваш сын в моих глазах», писал Кутузов, «с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению, моему и всей армии, до сих пор неизвестно, жив ли он, или нет. [2784]Себя и вас надеждой я льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае, в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».

Получив это известие поздно вечером, когда он был один в своем кабинете, старый князь, [2785]как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку, но был молчалив с прикащиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал. Когда в обычное время княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но как обыкновенно, не оглянулся на нее. [2786]